В Мэри заговорила портниха, и она опустилась на пол рядом с бабушкой, чтобы рассмотреть рисунки.

Чуть позже бабушка настояла на том, чтобы они сходили на рынок.

– Надень вуаль, дорогая. Тогда, если лицо закоптится от дыма, никто не заметит грязи.

Мэри ласково возразила:

– Mémère, там никого не будет.

– Чепуха. Продавцы на рынке есть всегда, к тому же сейчас самая пора клубники. Мне сегодня что-то хочется клубники.

И она оказалась права. На рынке они увидели негритянок, торгующих клубникой в соблазнительно украшенных корзиночках. А также овощами, цветами и раками, воинственно шевелящими клешнями, и даже жемчужными устрицами. Торговцев было немного, и цены подскочили в десять раз, но ассортимент был почти тот же, что и всегда. Мадам Сазерак тщательно отбирала каждую покупку и оживленно торговалась, сбивая цену и выторговывая ланьяпп посимпатичнее. Продавцы были в восторге. Все наперебой зазывали ее. И пока они были на рынке, Mémère сумела развеселить всех.

Напротив рынка был трактир. Обычно туда заходили моряки с приходящих в Новый Орлеан судов. Теперь оттуда вываливались опьяневшие представители всех слоев общества. Они выкрикивали непристойности в адрес ярко размалеванной женщины, которая пела, подыгрывая себе на банджо.

– Какой ужас! – произнесла Мэри. Бабушка окинула взглядом эту уличную сценку:

– Не забывай, Мари, что театры закрыты. Надо же людям как-то развлекаться. И песенка, по-моему, очень славная. Это ведь «О, Сюзанна!». Очень заразительная мелодия, по-моему.

– Я имею ввиду не пение, а тот игорный стол у входной двери. Игроки заключают пари на число людей, которые умрут сегодня от лихорадки.

Mémère пожала плечами:

– Мужчины и дня не могут прожить без игры, особенно здесь, в Новом Орлеане. А люди будут умирать независимо от этих пари. Для некоторых любое событие – повод побиться об заклад. Таков уж их образ жизни. Каковы будут цены на хлопок, который еще даже не посадили? Насколько поднимутся акции в банке Жюльена? Мой отец владел плантацией сахарного тростника. Вот где были огромные возможности рискнуть. Ранние заморозки – и в момент теряешь все.

При этих словах Мэри почувствовала, как вся похолодела, однако ей удалось совладать с собой. До сих пор для нее существовал только один плантатор сахарного тростника, но его она должна забыть. И она постаралась сосредоточиться на том, о чем весело говорила бабушка.

– Нужно купить ленты, чтобы украсить к празднику гостиную. И специальное блюдо для пирога. Хотя на сей раз из всей нашей семьи принимать поздравления по случаю именин будем только мы с тобой, это еще не основание для того, чтобы прием получился скромней обычного.

Мэри старалась забыть Вэла, думать о готовящемся приеме. Но она не могла отделаться от воспоминаний. И от мучивших ее вопросов. Может быть, если бы она не ушла из дома Мари Лаво и Вэл ее увидел, он позабыл бы о богатой наследнице из Чарлстона? Ведь он ее звал. Так зачем? Неужели только для того, чтобы попросить прощения? И если это было так важно для него, значит, он испытывает к ней определенные чувства?

В тот вечер, после обеда, Мэри обратилась за советом к бабушке. Не прямо, а обиняком.

– Mémère, что такое, по-вашему, любовь? – спросила она.

Анна-Мари Сазерак окинула ее взглядом своих старческих глаз. Прикрыв ладонью руку Мэри, она погладила длинные пальцы внучки.

– Ты, конечно, имеешь в виду любовь между мужчиной и женщиной. Тут я тебя, пожалуй, удивлю своими познаниями. Я и сама хотела поговорить с тобой об этом еще этим летом, до твоего дебюта. И сейчас вполне подходящий момент.

– Сходи за своей шкатулкой, дорогая. В ней есть один предмет; когда я буду говорить о любви, мне хотелось бы держать его в руках.

Пальцы Mémère поглаживали потемневшую поверхность шкатулки.

– Это случилось в семьсот восемьдесят восьмом году, том самом, когда родилась я. Во время великого пожара. Сгорел почти весь город, и наш дом в том числе. Моя мать любила рассказывать эту историю. Тогда она была беременна мной, а я, как все первенцы, не слишком торопилась появиться на свет. По словам матери, она побежала в пылающий дом, чтобы спасти шкатулку, и от волнения у нее начались схватки. Она родила меня в монастыре урсулинок, одном из немногих уцелевших зданий. Мать частенько называла меня Пожаренышем.

Мэри пришла в восторг от этого прозвища.

– Я тоже стану вас так называть. Мне кажется, это звучит замечательно – Mémère Пожареныш.

Бабушка рассмеялась.

– Представляю себе лицо Жака, когда он это услышит. Ты ведь знаешь, как он следит за тем, чтобы мы вели себя как надлежит дамам. – Она опять засмеялась и погладила потемневшую поверхность шкатулки. – Не знаю, может, Maman и путалась в своих воспоминаниях. Мой младший брат Алессандро родился в год второго огромного пожара, а он моложе меня на шесть лет. Он уверяет, что все это произошло при его, а не при моем рождении.

– А что, ваш дом опять сгорел?

– О да. Я это хорошо помню. Было очень интересно. Нам пришлось несколько месяцев жить в хижине на набережной. Все мои друзья жили там же, рядом. Мы воспринимали это как огромный пикник. Родители, конечно, относились к этому иначе. После этих двух пожаров мой отец и решил стать плантатором. Он считал, что жизнь в городе сопряжена с большим риском. Судя по всему, это было единственной областью, где он боялся рисковать. Он был самым отъявленным игроком в Новом Орлеане.

– А чем он занимался до того, как стал плантатором? Глаза Mémère распахнулись.

– Странное дело, но я никогда не задавалась этим вопросом. Мне кажется, он был светским щеголем вроде Бертрана. Богатым и обаятельным. Наверняка богатым – иначе мой дедушка ни за что не дал бы своего согласия на этот брак. Хорошо помню, каким он был душкой. Я его просто обожала. Не говоря уж о Maman. Их брак был основан на любви, они всегда относились друг к другу с нежностью.

Мэри придвинула стул поближе к креслу бабушки.

– Расскажите мне об этом, Mémère.

Анна-Мари Сазерак погладила волосы внучки и вздохнула:

– Ну вот, жили-были… так, кажется, начинаются все сказки? – сказала она. – Мою мать звали Изабелла-Мари, и она, как и подобает сказочной принцессе, была писаной красавицей. Когда Мари-Элен была представлена испанскому королю, на приеме присутствовали все ее дети – Изабелла-Мари и все ее братья и сестры, чтобы воочию увидеть, какой чести удостоена их мать.

Взгляни на портрет Мари-Элен, Мари, она ведь красива, не правда ли? А теперь представь, что глаза всех присутствующих в тронном зале в тот день были устремлены не на мать в ее роскошных придворных одеяниях, а на дочь, одетую в скромное девичье платье. Такой удивительной красавицей она была.