И взялся за книжечку квитанций…

Глава девятнадцатая

1

В пятницу, когда Грейн пришел в больницу навестить Лею, он сказал ей, что возвращается и уже живет в ее квартире. Лея выслушала его, но ничего не сказала. Вскоре пришли Джек и Патрисия. Анита в тот день не появилась. Время посещения быстро закончилось, и Грейн ушел из больницы с ощущением, что Лея ему не верит или просто равнодушна. Какая ей теперь разница? Глаза ее, казалось, говорили: «Слишком поздно… Слишком поздно…» В понедельник ее должны были выписать домой, но возникли осложнения. Больница находилась на Пятой авеню. Грейн не стал садиться на автобус, а пошел пешком через парк. На протяжении лет дни и вечера были полны спешкой. Он постоянно должен был разрываться на части, перед кем-нибудь оправдываться, кому-то звонить, смотреть на часы. И вдруг у него стало много времени. Его ждала долгая летняя пятница, а ему нечем было ее заполнить. Он присел в парке на скамейку и стал думать, чем заняться. Поехать за город к клиентам он не может, пока Лея лежит в больнице. Лето для этого не самое подходящее время, а кроме того, как раз в тот день курсы акций упали. Утреннюю газету он уже прочитал. Заголовки вечерних газет касались бейсбола. В парке было жарко, листья деревьев казались запыленными. Двое негров лежали на траве и беспечно дремали или претворялись спящими. Мальчишки играли в мяч. Давно забытая пятничная скука покоилась на Пятой авеню и Сентрал-Парк-Уэст, как будто Нью-Йорк каким-то чудом перенял то предсубботнее ощущение «ни туда и ни сюда», которое царило когда-то на улице Смоча. Грейн вдруг вспомнил суету, царившую в доме его родителей в пятницу днем. Обеда не подавали, чтобы вечером, за первой субботней трапезой, есть с аппетитом. Он вспомнил, как скребли пол, как готовили чолнт.[326] Мать посылала его в лавку брать продукты в кредит. Не раз случалось, что лавочник злился на Герца, и ему приходилось возвращаться домой с пустыми руками. Он отправлялся в хасидскую молельню, где молился отец, но синагогальный служка реб Гирш как раз мёл и мыл пол. Даже в святом месте Герц не находил тогда успокоения.

В годы, когда дела его шли в гору, а любовные истории все более запутывались, он частенько думал о том времени, когда сможет освободиться от напряжения. Он всегда знал, что должен наступить конец этому сумасшедшему дому, этой конспирации, беготне и суете, головной боли, усталости. Он всегда боялся сердечного приступа. Грейн решил для себя, что к пятидесяти откажется от этого безумства. Вернется к преподаванию и учебе. Может быть, он напишет книгу. Сколько можно бегать и метаться?

Но вот наступило это время (не к пятидесяти, а к сорока семи), и уже в первый день он не знал, что с собой делать. Заняться учебой? Что ему изучать? Еврейство? А в чем будет состоять его еврейство? Сможет ли он на самом деле соблюдать все законы кодекса «Шулхан арух» со всеми их строгостями? Сможет ли молиться трижды в день? У него были все аргументы, чтобы отвергнуть светский образ жизни с его суетой, но не было никакого фундамента для религиозного поведения. Действительно ли он способен верить, что Бог даровал Тору? Живет ли в нем вера, что, соблюдая законы еврейства, он служит Богу? Существует ли среда, соответствующая такому, как он, еврею, который верит в Бога, но не в то, что Творец как-то проявляет Себя в материальном мире, не в догмы? Может ли существовать синагога для чистых деистов и богоискателей?

Религия, как воспринимал ее Грейн, состояла в том, чтобы жить, не строя свое собственное счастье на несчастье других. Люди, будучи детьми Божьими, не должны несправедливо обходиться друг с другом. Им надлежит, насколько это возможно, помогать друг другу. В этом суть Торы, христианства, буддизма, всех религий. Все остальное можно назвать фольклором. Но когда у религии отбирают фольклор, она остается голой и почти полностью негативной. Известны тысячи вещей, которые делать нельзя, но при этом остается мало того, что делать можно. Отпадают дисциплина, необходимость и возможность быть вместе с другими людьми, атмосфера радости. Какой смысл в еврействе без бороды, пейсов, синагоги, священных книг, без талеса и филактерий, без субботы и праздников? Такое еврейство не может заполнить день. И еще: такое еврейство будет каждую минуту подвергаться опасности распасться именно из-за нехватки регулирующих предписаний и символики. Человек не может служить Богу один, точно так же, как не может в одиночку служить отечеству… Он не может в одиночку вести войну против Сатаны, как не может один победить Гитлера или Сталина… Он, Грейн, сам это утверждал в тот вечер, когда (сразу же после этого утверждения) увел с собой Анну, как будто хотел этим доказать, что красивые речи являются полной противоположностью красивых деяний…

За эти семь месяцев много что произошло. Станислав Лурье умер от горя. Лея заболела раком. Джек женился на шиксе. Анита живет с каким-то коммунистом, да к тому же неевреем. Эстер вышла замуж за Мориса Плоткина. Кары за его прегрешения следовали ясно и однозначно. Он ждал, что вскоре после этого последует последний удар: смерть. Из страха перед смертью он сейчас бежал от Анны. Но что ему делать прямо сейчас, в нынешнюю пятницу? А как вести себя завтра? Соблюдать ли законы субботы? Зажечь ли сегодня вечером субботние свечи? Следует ли ему закупить сейчас еду, чтобы в субботу не пришлось держать в руках деньги? Перестать ли есть некошерную еду? А что будет, когда Лея вернется домой? Она не религиозна. Он не может принудить ее высаливать мясо, держать кошерную кухню.

Среди идеалов, которые он наметил себе на потом, на тот день, когда он вернется к Богу, было вегетарианство. Как можно служить Богу, когда режешь его тварей? Как можно просить милости Небес, если каждый день проливаешь кровь, когда волочишь Божьих тварей на бойню, когда причиняешь им горести, сокращая дни и годы их жизни? Как можно просить милости от Бога, если вытаскиваешь рыбу из реки и смотришь, как она, задыхаясь, бьется на крючке. Грейн как-то побывал на чикагских бойнях и тогда дал клятву перестать есть мясо. Он даже понимал, что, поедая молоко и яйца, стимулируешь убийство скота и птицы, потому что молоко можно получить лишь тогда, когда отправляешь на бойню тех, кому оно предназначено. Птичьи фермы опять