Река Рио-Хила, пройдя цепь Туманных гор, впадает одним своим рукавом в Красную реку, которая, в свою очередь, пробежав по Техасу и территориям индейцев кайова и команчей, впадает в Мексиканский залив.

На расстоянии семидесяти миль от гасиенды Дель-Венадо и в полумиле от того места, которое носило название Развилки Красной реки, раскинулся громадный девственный лес, состоящий из кедров, грабов, сумахов, пробковых дубов и прочих пород.

От самой опушки этого леса и вплоть до разветвления реки раскинулась ровная степь, покрытая такой густой и высокой травой, что в ее зеленеющих волнах свободно мог скрыться всадник на коне или же, в крайнем случае, будет видна лишь его голова. В глубине самой чащи леса, под сводами самых темных древесных шатров, на берегу обширной старицы, которую по справедливости можно было бы назвать озером, человек двенадцать мужчин расположились как у себя дома; одни спали, растянувшись на мягкой траве, у самого берега, другие расселись под сенью раскидистых вековых дубов.

Старица представляла собой обширный прозрачный бассейн, имевший вид неправильного четырехугольника. На одном из ее берегов, противоположном тому, где находились вышеупомянутые лица, виднелся узкий канал, терявшийся под сплошным сводом нависших ветвей, переплетенных лианами.

Утреннее солнце обливало косыми лучами зеркальную поверхность озера, в котором отражались зелень леса и лазурь неба. Широколистные водяные растения, золотые и серебряные колокольчики кувшинок, длинные гирлянды сероватого мха, свесившиеся с громадных кедров к самой воде и раскачиваемые ветерком, — все это придавало озеру вид дикий и живописный.

Это было Бизонье озеро, некогда служившее любимым убежищем этих животных. Постепенно вытесняемые человеком бизоны откочевали в более отдаленные уголки прерий. Тем не менее это озеро, благодаря своему уединенному положению, продолжало привлекать к своим берегам табуны диких мустангов, предпочитавших его скрытые в лесу воды открытым берегам соседней реки.

Вакеро дона Августина добрались сюда по следам одного из подобных табунов и теперь дожидались лишь прибытия гасиендеро, которое должно было последовать вечером того же дня, чтобы начать охоту.

На одном из берегов озера была расчищена от кустарника обширная площадь, посреди которой возвышался овальной формы палисад, сделанный из срубленных поставленных вертикально древесных стволов. Последние, достаточно углубленные в землю, были связаны вверху смоченными сыромятными ремнями. Стягиваясь под лучами солнца, ремни придавали всему сооружению столь же прочный вид, как и гвозди.

В эту эстакаду[76], как называют это сооружение мексиканцы, вели узкие ворота, запиравшиеся с помощью прочных деревянных засовов, которые с этой целью вкладываются в отверстия, имеющиеся в боковых столбах ворот. Чтобы не испугать диких лошадей непривычным для них видом человеческой постройки, эстакада была замаскирована зелеными ветвями и набросанной травой.

Благодаря этим предварительным приготовлениям, начало охоты и было отложено на две недели.

Среди тех двенадцати лиц, которые отдыхали у Бизоньего озера, четверо не принадлежали к людям с Дель-Венадо, о чем можно было заключить с первого взгляда: вместо мексиканского костюма, который носили вакеро дона Августина, эти люди, живя на границах соприкосновения белых и индейцев, и свою одежду заимствовали от этих взаимно враждебных рас. Солнце, придав бронзовый оттенок их коже, настолько дополнило смешанный характер их костюмов, что, глядя на них, трудно было решить — были ли то цивилизованные индейцы или одичавшие белые. Впрочем, всякий знакомый с жизнью пустыни сразу признал бы в них охотников за бизонами, отдыхавших на берегу озера после своих многотрудных и утомительных занятий. Недалеко от них, на середине лужайки, сушились натянутые на колья свежие шкуры, распространявшие вокруг отвратительный запах, что, по-видимому, нисколько не беспокоило охотников.

Глубокую тишину, царившую в лесу и его окрестностях, нарушал по временам жалобным воем большой дог, почти совсем скрытый в траве.

Наконец, в дополнение к этой картине, которую несколько мазков кисти художника лучше изобразили бы, чем самое искусное перо, в выемке векового дуба стояла грубой работы деревянная статуэтка Мадонны, украшенная цветами, которые чья-то заботливая рука ежедневно переменяла.

Перед Мадонной стоял на коленях один из охотников, справлявший свою утреннюю молитву.

То был мужчина высокого роста, одаренный, видимо, силой и энергией бизона. Казалось, в свою молитву он вкладывал более жару, чем обыкновенно это бывает у других. И на самом деле, то было со стороны охотника исполнение обета Мадонне, данного им при одном критическом обстоятельстве. Его молитва уже приходила к концу, когда лежавший в траве дог поднял морду и снова завыл.

— Черт возьми! — воскликнул охотник, живо изменив свою благочестивую позу и возвращаясь к обычному слогу. — Озо, должно быть, у индейцев перенял эту скверную привычку выть: так ведь только краснокожие воют на могилах близких родичей!

— Ну, брат Энсинас, ты не польстил собакам, — откликнулся другой охотник, умывавшийся в это время в озере, — а я так, к их чести, думаю наоборот: скорей индейцы переняли у них этот вой!

— Как бы то ни было, — продолжал Энсинас, — Озо по-своему оплакивает потерю своего товарища, пригвожденного к земле пикой одного из этих мерзавцев апачей. Правда, и он задушил у них двоих воинов. Да, дружище Паскаль, я уж думал распроститься с охотой навсегда, в момент, когда я всего менее ожидал…

Тут охотник, которого звали Энсинас, был прерван своим товарищем, испугавшимся возможности услышать еще раз повторение рассказа, мельчайшие подробности которого ему были уже давно известны.

— Ну, Энсинас, — проговорил он, — ты окончил молитву, вакеро больше не нуждаются в наших услугах, пора, по-моему, отправиться на охоту. Мы и так потеряла три дня, да и эти шкуры надо убрать, а то их испугаются дикие лошади!

— Во всяком случае до захода солнца нам нечего делать, останемся!

— Вы ничуть не стесняете нас, — заметил самый младший вакеро из Дель-Венадо, в расчеты которого предложение Паскаля, по-видимому, совсем не входило.

Это был Рамон Бараха, юноша, приехавший на гасиенду всего несколько недель назад и, подобно всем прочим новичкам, большой охотник слушать рассказы старших.

— Сеньор Энсинас, — проговорил Рамон, подходя к обоим охотникам с целью выведать подробности последней поездки, во время которой Энсинас, по его словам, едва не лишился жизни, — мне, признаться, не очень-то нравится вой вашей собаки, и я…

В это время, как будто нарочно, дог снова жалобно завыл, и юноша спросил с некоторым опасением, уж не почуяла ли собака индейца.

— Не бойся, мальчик, — ответил охотник, — воем мой Озо просто выражает свою тоску; если бы сюда подкрадывался индеец, то у собаки ощетинилась бы шерсть, глаза засверкали бы, подобно раскаленным угольям, да и сама она не лежала бы так спокойно, как теперь!