Ящик привезли на берег и отправили в местный полицейский участок, где его и вскрыли. Внутри обнаружились украденные драгоценности, за исключением великолепного бриллианта Кохинур.

Дьюлэя допрашивали сутки напролет, и в конце концов он выдал подробности о продаже бриллианта, в результате чего полиция вышла на покупателя из Японии. Сначала он отказывался отвечать на вопросы, но затем, при условии, что к нему не применят мер, признался, что передал Дьюлэю огромную сумму в качестве предоплаты за бриллиант, однако камень так и не получил. Дьюлэя снова допросили в присутствии офицеров британской полиции, и он признался, что передал де Джерси полмиллиона долларов в Париже, а вторую часть оставил себе.

В полиции обеспокоились, что к этому времени целостность камня могла пострадать. Офицеры допрашивали Дьюлэя, пока тот окончательно не раскололся. Полицейские не верили своим ушам: ювелир спрятал камень в своем саду, среди камней водопада.

Когда офицеры британской полиции добрались до того места, то увидели русалку, из протянутой руки которой лился ручеек. Возле ее хвоста, уходящего под воду, находилась каменистая горка. Там, ярко сверкая среди прочих камней, лежал Кохинур. Вокруг знаменитого бриллианта рассыпались преломленные радужные блики.

Когда в Англии стихла радость по поводу возвращения сокровищ, журналисты возвели грабителей в ранг героев. Имя Эдварда де Джерси не сходило с уст большинства людей. Отряды полиции то и дело отправлялись в напрасные погони. Через две недели все еще не последовало арестов, кроме задержания Пола Дьюлэя. Он рассказал все что мог, но, как выяснилось, знал он не так много. Ювелир никогда не встречал Дрисколла или Вилкокса, как и других участников ограбления, но когда ему показали фотографию Эдварда де Джерси – он признал в нем Филипа Симмонса. Дьюлэй оставался во французской тюрьме, пока его не привезли на суд в Англию.

Назвав де Джерси главным руководителем ограбления, Дьюлэй вернулся в свою камеру. Он не раскрыл, что много лет назад встречался с Энтони Дрисколлом. Полиция все еще пребывала в неведении, что Дьюлэй вместе с де Джерси и его командой стояли за кражей золотых слитков. Ювелир попросил бумагу и ручку, чтобы написать несколько строк жене. Потом он разорвал свою рубашку и повесился в камере. В записке он просил прощения у Ульрики и детей. Своим поступком Дьюлэй нанес серьезный удар полиции, поскольку его собирались использовать в качестве свидетеля обвинения.

Старший суперинтендант Роджерс настаивал, что не бросит поиски подозреваемых в ограблении. Он обещал, что в течение нескольких месяцев арестует всех виновников. Однако Эдварда де Джерси и след простыл. Это представляло собой огромную проблему. Де Джерси имел при себе основательную сумму наличных, полученных не только от Дьюлэя, но и от продажи поместья. Человека, находившегося в бегах без гроша за пазухой, было куда проще выследить, в отличие от того, кто располагал целым состоянием. У де Джерси хватало средств, чтобы приобрести новые документы. Если бы он пожелал, то вполне мог сделать себе новое лицо. Даже при содействии ФБР и Интерпола у полиции Великобритании не возникало зацепок. Подобно Вилкоксу и Дрисколлу, де Джерси как сквозь землю провалился.

Заметно поредевшая команда детективов решила сосредоточить свои поиски в Испании, надеясь поймать Вилкокса и Дрисколла. Имея на руках фотографии подозреваемых и объявив существенную награду за любую информацию, они выдвинулись в путь.

После многочисленных допросов у Кристины случился нервный срыв, и два дня она пролежала в частной клинике. Ее отец приехал в Англию, чтобы позаботиться о внучках. Наконец Кристине разрешили уехать с дочерьми в Швецию, власти которой согласились установить за ними слежку на случай, если де Джерси выйдет на связь.

Кристина провела на родине почти неделю, прежде чем направиться в банк. Там у нее оставался личный счет, на котором лежали деньги, доставшиеся от матери, а также кое-что из мелких украшений, хранившихся в депозитной ячейке. Решив остаться в Швеции, Кристина хотела продать драгоценности. После короткого разговора банковский служащий отвел ее в хранилище. Ячейку она открыла без лишних свидетелей и нашла там адресованное ей письмо. По почерку на конверте Кристина сразу же поняла, что это послание от мужа. Трясущимися руками она разорвала конверт и прочла письмо.

Держа письмо дрожащими руками, Кристина снова и снова перечитывала его. Слезы струились по ее щекам и капали на бумагу, размывая буквы. Ключи были прикреплены к небольшой карточке с адресом, а рядом находился толстый конверт с банковскими картами и счетами на имя Кристины Олефсон, ее девичью фамилию. Там лежало полтора миллиона фунтов. Дом стоил три четверти миллиона.

Позже тем днем Кристина сидела на сосновом полу своего нового дома и смотрела на растущие в саду деревья. Эдвард все продумал, как делал и всегда за время их брака. Муж любил ее, а она не доверилась ему. Наверное, де Джерси знал, что так и будет. Чувство вины затмило боль, которую Кристина носила в себе не одну неделю. Но слез не осталось: их пролилось достаточно. Она встала и прижалась щекой к холодной оконной раме. На запотевшем стекле Кристина нарисовала сердце, написала внутри их с Эдвардом имена и перечеркнула стрелой. Она вышла из комнаты. Ее сердце плакало. Кристина не сомневалась, что их совместная жизнь подошла к финалу. Она слишком сильно любила Эдварда, и это чувство ослепило ее. Пусть бы они остались без единого пенни, Кристину это не волновало, но из-за денег де Джерси поставил под угрозу счастье их семьи.

Кристина решила сохранить в тайне то, что оставил ей муж. Она не спросила у банковского служащего, когда или как Эдвард получил доступ к ячейке. Она предпочла не знать этого. Кристина позвала отца переехать к ним с дочерьми: тогда все выглядело так, будто бы дом купил он или хотя бы часть дома. Она понимала, что полиция все еще следит за ней в надежде выйти на де Джерси. Но, обнаружив в ячейке ключи от дома и деньги, она поняла, что Эдвард не станет искать с ней встречи.

Кристина записала дочерей в американскую школу Стокгольма и взялась обустраивать свое новое жилище.

Май выдался на редкость холодным, но Флэш-Рояль находился в превосходной физической форме, собираясь выступить на дерби восьмого июня. Мощный жеребец стал степеннее, потеряв былую спесь, граничащую с агрессией. За его шерстью столь аккуратно ухаживали, что теперь она напоминала черную лакированную кожу. На тренировках он превосходил лучших лошадей на целый фарлонг.