– Товарищи! – крикнул он в зал. – Владимир Ильич снова в строю! – И он побежал за кулисы.

Участники совещания – в основном военные – поднялись, наклонились, вытянули шеи, пытаясь заглянуть за кулисы.

– Владимир Ильич! – горячо проговорил Троцкий, от волнения не замечая Сталина, а тем более Новика.

Сталин что-то хотел сказать, остановить Троцкого, но тот уже вел Шишкина на сцену.

– Шени деда мобитхан![22]– сказал Сталин в пол.

Зал взорвался аплодисментами. Все встали, хлопали в ладоши и кричали:

– Ильич! Наш Ильич!

– Товарищ Ленин!

– А говорили – не встанет!

– Кто говорил – враги говорили!

– Ура товарищу Ленину!

– Ур-р-ра!!!

Троцкий успокаивающе поднял руки. Постепенно стало тихо и наступила мертвая тишина. Все ждали слова Ленина. Шишкина разбирал чих, но и сказать что-нибудь ему тоже хотелось. Он покосился за кулисы. Новик показывал ему здоровенный кулак. И тут Шишкин чихнул. Громко и весело.

– Будьте здоровы, Владимир Ильич! – дружным хором отозвался зал и вновь взорвался аплодисментами.

Мертвый город.

23 февраля 1923 года

Властно порыкивая, могучий бенгальский тигр шел к Мертвому городу. Трудно сказать, что влекло его туда – запахи праздничной пищи или незнакомая песня, дружно и весело исполняемая множеством голосов:

– Ох, когда помрешь ты, милый мой дедочек?

Ох, когда помрешь ты, сизый голубочек?

– Во середу, бабка, во середу, Любка,

Во середу, ты моя сизая голубка!

Стол – один на всех, уставленный бутылями с рисовым самогоном и кокосовым вином, заваленный фруктами и жареным мясом, – змеился среди развалин. Во главе стола сидели Брускин и Наталья. Это был их праздник. Это была их свадьба. Как подобает жениху, Брускин был весел и задорен. Как подобает невесте, Наталья была рассеянна и грустна.

Комэск Ведмеденко поморщился, поднялся из‑за стола и, покачиваясь от тяжести своего могучего тела, направился в джунгли.

– Та хиба ж це писня? Хиба ж так спивают? – ворчал он на ходу.

Брускин встал, поднял серебряный трофейный кубок и объявил свое выступление:

– Товарищи!

– Тихо! Жених товарищ Брускин говорить будет! – пронеслось над столом, и сразу утих пьяный гомон.

У Григория Наумовича был такой вид, что, казалось, он сейчас заплачет, запоет или взлетит – от счастья.

– Товарищи, – тихо заговорил Брускин, – вообще, я очень счастливый человек, потому что нет большего счастья для большевика, чем счастье практической работы с массами. Но сегодня самый счастливый день в моей жизни! Мы установили советскую власть в России. Мы устанавливаем ее в Индии. И как бы нам ни было трудно, мы все равно установим ее здесь! Потому что нет тех вершин, которые не покорили бы большевики! А сейчас я спою вам песню… Вообще-то мне медведь на ухо наступил, и я твердо знаю только одну песню, «Интернационал», но сейчас… я… спою… Сейчас… Ее пела мне моя бабушка… Сейчас…

Брускин подался вперед и замер, глядя в небо, будто там были написаны ноты и слова. Все ждали. Пауза затягивалась. И стало ясно, что Брускин не споет. Да он и сам это понял. За столом зашумели, понимающе улыбаясь.

– Забыл, – признался Брускин шепотом.

– Горько! – крикнул кто-то, спасая ситуацию.

И все закричали:

– Горько! Горько!

Наталья поднялась, опустив глаза, и Брускин поцеловал ее – испуганно и неумело. Похоже, это был их первый поцелуй.

Тигр остановился и прислушался. Будто где-то рядом бушевал водный поток. Но он вдруг иссяк, и на поляну, где стоял тигр, вышел, застегивая мотню, Ведмеденко. Комэск, конечно, не испугался, но удивился:

– Ты що, бажаешь людям свято загубыты?

Тигр неуверенно рыкнул.

– А я казав – не дозволю! Я казав: кто про невесту погано кажет, того вбью!

Тигр зарычал угрожающе.

– Пугаешь? Мене, червоного командира Ведмеденку, пугаешь? Та я ж тоби башку скручу! – и, подвернув рукава гимнастерки до локтей, Ведмеденко сделал первый шаг.

Тигр громогласно зарычал и бросился на него.

Ленин спал, лежа на спине, и был больше похож на покойного, чем на спящего. Сталин, Троцкий и Новик смотрели на него с горестным любопытством.

– А Шишкин наш больше похож, – сообщил шепотом Новик.

– На кого? – удивился Сталин.

– На Ленина.

– Так это и есть Ленин. – Сталин обиженно отвернулся, и Новик стукнул себя, дурака, кулаком по лбу.

Это полное риска и ответственности решение, возможно, сегодня кто-то назовет авантюрой. Но для таких людей и Великий индийский поход – тоже авантюра. Не для них наш рассказ, а для тех, кто искренне и непредвзято жаждет знать, как все было на самом деле.

Они лежали рядом: задушенный Ведмеденкой тигр и сам Ведмеденко с развороченной тигром грудной клеткой. Наталья положила ему на грудь белоснежную простыню, и та сразу напиталась кровью. Рядом стоял Брускин. Чуть поодаль – все остальные. В добрых маленьких глазах Ведмеденки появились слезы и скатились по вискам.

– Почему вы плачете? – тихо спросил Брускин.

– А я завжды плачу, колы вспомяну, що мене батько казав… – продолжая плакать, ответил Ведмеденко.

– Что же он вам сказал?

– Казав, що не зробити нам всемирну революцию…

– Это почему же? – удивился Брускин.

– Вин казав, що на всемирну революцию нам жидив не достане. Тому я и плачу.

– Ну почему же? – растерянно улыбнулся Брускин. – Посмотрите – все наши боевые товарищи – настоящие революционеры! – Комиссар повернулся и с гордостью указал на стоящих плотной толпой красноармейцев.

– Та яки кацапы революционеры!.. – Ведмеденко поднял руку, но она вдруг безжизненно упала. Умер Ведмеденко.

Горки.

23 февраля 1923 года

Медсестра Верочка, молодая, рано начавшая полнеть блондинка с добрыми голубыми глазами, держа в руках аппарат для измерения артериального давления, остановилась перед дверью ленинской комнаты и спросила шепотом сидящего у двери пожилого усатого охранника в кожанке, с наганом в кобуре на боку:

– Никитич, ну как он?

Охранник расстроенно нахмурился.

– Плохо. Чихал всю ночь.

Задремавший на посту номер один Никитич испуганно открыл глаза и прислушался. Из ленинской комнаты доносился какой-то шум. Никитич поднялся. В комнате что-то упало и разбилось. Никитич открыл кобуру. Но теперь было тихо. Тогда он неслышно подошел к двери и прислушался. Теперь из ленинской комнаты доносилось ритмичное позвякивание кроватной панцирной сетки. Никитич не поверил и прижался ухом к двери. Удары были сильными и ритм размеренным. В глазах Никитича загорелись веселые мужские огоньки, он покрутил ус, сел на стул и проговорил успокоенно и удовлетворенно: