Один из мальчиков в колледже делал подобные вещи каждый день — это называлось pehelwani geda, «увеселительная прогулка мачо». Физз однажды сказала мне:

— Если мы будем продолжать спрашивать, есть шанс, что когда-нибудь мы получим то, что просим.

К тому времени, как я встретил ее, она жила в городе почти год и научилась двигаться внутри собственного кокона. Это сдерживало бешеную атаку мужчин и сохранило ее душу неиспорченной. Физз оставалась смешной и не потеряла своей невероятной свежести, относясь к ежедневному спектаклю как к одному из фильмов, которые она видела в зале отца. Все мальчики играли роль, никто не хотел причинить ей настоящего зла. Это испугало меня, потому что я знал мальчиков, знал, какими опасными они могут быть в своем неведении. Я попытался объяснить ей. Но она была права, а я ошибался. Изменить себя из страха — значит проиграть в этой игре.

Жизнь должна быть рискованной. Всегда на твоих условиях.

Я начал совершенно невинно сопровождать Милера до ее дома каждую неделю. К этому времени мы с Милером дружили уже год. После скандала в кафе мы почувствовали друг к другу невероятную симпатию. Мы не могли молчать и впали в оргию диалога. Для меня это было словно птичья песня на рассвете после молчания долгой ночи. Мы поселились в одной комнате, прекратили посещать уроки, стали бродить по городу и проводить дни, разговаривая о книгах, фильмах, крикете, боксе, философии, политике, порнографии и людях.

Вопреки общему мнению, основа великой дружбы — это полное согласие. Нет такой вещи, как здоровое столкновение мнений: каждое отличие — это термит в балках отношений, съедающий их изнутри, готовящий к краху, в то время как любое согласие, даже ложное — это еще одна балка, поддерживающая конструкцию. Поэтому я и Милер никогда не спорили; и даже если мы чувствовали по-разному, мы скрывали это ради общей радости, получаемой от пребывания вместе.

Милер утвердил меня в моих амбициях. Он готовил меня к ней. Милер, который вырос в Дели, делал много космополитических вещей: летал на самолетах, ел в шикарных отелях, танцевал на дискотеках, посещал джейм-сейшен кислотного рока, ездил на концерт Осибиса. Он знал меру вещей, он был человеком мира. Я не делал ничего из этого, но я делал то, чего не делал он. Я читал. Множество, великое множество произведений классической литературы.

Я делал это раскованно, без всяких указаний, заполняя пустоту длинных скучных дней в этих грязных городах Уттар Прадеша. Книги я доставал в разваливающейся школе и клубных библиотеках. Старые грязные книги с черными метками на переплете вместо названия, печати с красными чернилами, которые заявляли на каждых десяти страницах о принадлежности книги библиотеке, бумага, уже пожелтевшая и хрупкая — погода и насекомые проделали небольшие отверстия по краям. С пальцев осыпалась пыль, когда я переворачивал страницы.

Я проглотил весь объем английской литературы — все, вплоть до шестнадцатого века, даже пытался преодолеть огромный том пьес Шекспира. Бумага была такой тонкой, что можно было смотреть через нее, и приходилось класть ее на стол, чтобы читать.

Я понимал немного и помнил еще меньше. Ценность книг доходила до меня только тогда, когда я видел сияние в глазах Милера. Похоже, ему казалось удивительным, что я прочитал все эти книги. Что я знал столько необычных слов. Как пенка на кипяченом молоке, его восхищение медленно оседало на мне, наполняя меня новым рвением к обложкам еще большего количества книг и даря мне уважение, которого я никогда раньше не испытывал.

Я стал тем, кто пришел к ней и в кого она влюбилась; когда начали показываться трещины, Физз была в недоумении, и ей было больно, как человеку, который в тумане невинности надел маску на другого человека.

Две традиции стали основой и тканью моей любви.

Рассказывать ей истории и заставлять ее смотреть истории.

Смотреть было легко. Это было то, что делали все. Походы в кино напоминали эпидемию в Чандигархе. Цены на билеты были до смешного маленькими — три рупии десять пайс за балкон, и меньше половины этой цены за партер. Можно было посещать пять залов каждую неделю и надеяться на новые фильмы в пятницу. Обычно фильм повторяли несколько раз.

Как и в остальном в городе, здесь тоже была своя иерархия.

По-настоящему хладнокровная толпа смотрела — и ее видели за этим занятием — английские фильмы. Великим ритуалом были утренние сеансы по воскресеньям в таинственном, напоминающем ангар кинотеатре. Демонстрировалась странная смесь новых и старых голливудских фильмов: «Великий побег», «Челюсти», «Герцогиня и Грязный Лис», «Лихорадка субботним вечером», «Близкие контакты третьей степени», «Крамер против Крамера». Не имело значения, какой фильм шел, зал был всегда переполнен.

Воздух наполнял запах духов и одеколонов, было заметно, что посетители тщательно прихорашивались перед этим часами. Зрелые юноши в высоких ботинках из буйволовой кожи, джинсах клеш, которые превосходно сидели на лодыжках, приезжали на сверкающих мотоциклах «Иезди» с ироническими улыбками на губах. Привлекательные молодые женщины Пенджаба — их кожа светилась от возбуждения, их тела уже созрели для фантазии — женщины, которые в девятнадцать были бесподобными сексуальными сиренами, но к тридцати теряли свою привлекательность (их красоту забирали дети и полнота), — эти женщины, безукоризненно одетые в превосходно отглаженные джинсы и обтягивающие курты, качались в толпе, бросали долгие взгляды и чрезвычайно возбуждали парней.

Этого всего было слишком много. Казалось, все были почти на грани оргазма,

В мой первый месяц в городе я получил превосходную дозу притворства от худого, словно тростник, сардара в тугом тюрбане и мешковатых брюках. Он стоял на капоте машины «Фиат» напротив кинотеатра и охотился за зрителями. У него была тонкая борода, его худые плечи были отведены назад, как будто он постоянно кланялся. Этот сардар пронзительно кричал:

— Папииллион! О, Паааааппииилиион! О, Пааааппииилиион!

В его правой руке болталась пачка билетов, а аспиранты Папиллон обступали машину.

Я почти никогда не ходил на утренние шоу. Я чувствовал себя неловко среди людей, демонстрирующих хорошую внешность и уверенность в себе. И была давка и очереди. Мальчики стояли три часа в надежде купить лишние билеты, чтобы продать их девушкам, которым придется сидеть рядом с ними. Я предпочитал быть частью более простого народа.

Более простой парод жил индийскими фильмами. По большей части он состоял из студентов, приехавших из маленьких городов и деревень Пенджаба, Харианы и Гимахал Прадеша. Переезд в большой город был для них огромным событием; учитывая шикарную одежду, поведенческое чутье, рестораны и кофейные магазины, курение и питье, мотоциклы и девушек — учитывая все, это было опасным делом для них. Это можно было увидеть по их глазам. Неуверенность и желание.

Их можно было заметить везде. Они всегда ходили маленькими группами, поддерживали уверенность друг друга отчаянным, часто жестоким, чувством юмора; Эти парни задерживались у Семнадцатого района — снаружи был ресторан, шикарный музыкальный магазин, сверхмодный магазин одежды. В общежитии можно было пройти мимо них, курящих «Данхилл», ласкающих красную упаковку по очереди — пачка открывалась осторожно, чтобы сохранить целлофан. Или сражающихся со странно сидящими голубыми джинсами, которые они храбро надели.