И Эрве Милль, и Шарль Салль вспоминают, как слышали рассказ Сент-Экса о встрече с большим начальником из министерства пропаганды. Согласно Миллю, это должностное лицо было ни много ни мало как самим Геббельсом. В ходе беседы возник следующий диалог.

Удивительно, но Эрве Милль вспоминает, как Сент-Экс пересказал ему этот диалог за обедом в его квартире на плас Вобан, от которой Сент-Экзюпери отказался летом 1938 года, то есть за целых девять месяцев до этой, второй поездки в Германию. Может быть, Сент-Экс ездил в Германию между набегом на самолете в июле 1937-го и мартом 1939-го. Пьер Лазарев вспоминает обед в Париже, и тогда в рассказе Сент-Экзюпери фигурировал Отто Абец. Только диалог там был более прямолинейный. «Во Франции, если бы полиция вдруг исчезла, произошло бы еще несколько грабежей, ну, убили бы больше старушек. И это – все. Но в Германии… Вы действительно уверены, будто режим может в таком случае продолжать существовать?»

Сент-Экс к этому времени уже начинал понемногу кипятиться. Эта тень, следовавшая за ним повсюду, начинала действовать ему на нервы. Отто Абец (а с ним Антуан увиделся еще раз) был только рад помочь гостю. Гость хотел бы покинуть Берлин и побывать в других местах за городом? Ну, конечно, пожалуйста. Как насчет посещения «Фюррешуле» в Крозинзее, вернее, в Померании? С месье Анри Бордо, его соотечественником и тоже писателем?

Сент-Эксу не пришлось повторять дважды. Француз, с которым он мог поделиться впечатлениями? Какая неожиданная удача!

Вскоре их с Анри Бордо обвели вокруг образцово-показательного учреждения, где обучалось новое поколение «образцовых лидеров», способных сохранить преемственность поколений в тысячелетнем рейхе. Снаружи здание производило великолепное впечатление: отрадная глазу зелень растений, опрятные здания из красного кирпича, оздоровительная гимнастика на свежем воздухе. Но внутренняя обстановка производила тягостное впечатление. На вопросы Антуана: «Что вы думаете об этом?.. Что вы думаете о том?..» – он получал неизменный ответ: «Наш фюрер сказал нам…» Загнанный в угол каверзным вопросом, один кадет ответил немного расстроенно: «Мы не знаем. Наш фюрер не объяснил нам».

После посещения «этой лаборатории воли», как Бордо позже описал ее, их провели в библиотеку, где книжные полки заполняли работы по истории, философии, социологии и биологии.

– Студентам разрешено читать книги, написанные с различных точек зрения? – поинтересовались гости. – Например, работы Карла Маркса или Огюста Конта?

– Конечно, – прозвучало в ответ. – Они свободны в выборе.

– А что, если в книгах они найдут критику национал-социализма?

– Они перескажут ее и опровергнут.

– А вдруг опровержение не покажется им убедительным?

– Они будут исключены… Но, – добавил директор со снисходительной улыбкой, – этого никогда не случается. Наше кредо – der deutsche Mensch[19].

Это было уже слишком для обоих французов, и они поспешили назад в Берлин. Велись какие-то разговоры о встрече Сент-Экзюпери с Герингом, отдыхавшим в Сан-Ремо и которого даже привезли в Монте-Карло на его великолепном «мерседесе» принимать участие в ежегодном «Сражении цветов», но Сент-Экс так с ним и не встретился. Он не собирался продлевать свое пребывание ради удовольствия обменяться рукопожатиями с этим увешанным медалями Гаргантюа, чьи умственные способности, даже если и были равны его талии, не давали ему никакого права прогонять чехов, как «пигмеев». Кроме того, военные тучи снова сгущались над Центральной Европой, и в любой момент границы могли быть перекрыты.

14 марта месье Тисо, подтолкнувший Словакию к провозглашению независимости, прибыл в Берлин для торжественного приема у фюрера. Тем вечером Эмиль Гача, президент расчлененной Чехословацкой Республики, также прибыл в Берлин ради последней попытки изменить мнение фюрера. Но оно было уже сформировано: Чехословакия пребывала в состоянии «опасного разложения», и, дабы положить конец «невыносимому террору против немцев» в Богемии и Моравии, вермахт боевым порядком пересек границы в четыре часа следующего утра.

Как раз в эту кризисную ночь Сент-Экс двигался на самой большой скорости прочь за пределы Германии, и, достигнув Кельна (или, возможно, это был Кобленц), он позвонил по телефону своему другу Жоржу Пелисье, поселившемуся на время его отсутствия в его квартире. «Я уже в пути и вернусь как раз к обеду», – предупредил его Сент-Экзюпери. Но прошло утро, и каждый час раздавался новый телефонный звонок от Сент-Экса: «Я еду. Без меня не ешь. Мне так много надо рассказать тебе…»

Милый доктор ждал, и в четыре часа дня наконец появился усталый, но совсем не лишенный дара речи Антуан.

«Они производят так много самолетов, – сказал он Пелисье, когда они наконец сели за стол, – что им даже некогда возводить ангары для них. Я проезжал мимо полей, уставленных самолетами прямо под открытым небом. Никто не станет производить так много самолетов и оставлять их без ангаров при любой погоде, как на выставке, если не планирует использовать их. Mon vieux, c'est la guerre![20]»

Он был прав, это означало войну, хотя до Армагеддона оставалось полгода, и британцы могли еще колебаться целых шесть недель перед тем, как понять неизбежность воинской повинности.

На сей раз Сент-Эксу не понадобился ни Леон Верт, ни Виктор Серж, чтобы объяснить, что было не так в самой системе. Сталин, с его понятиями «классов» и «пролетариата», пожинал вихрь, который посеял Маркс; Гитлер, с концепциями «не арийцев» и «Untermenschen» («недочеловеков»), заново насаждал ужасы инквизиции. Каждому, на утонченном языке фюрера, следовало «упрощать» жизни.

А Франция? Кто вообще думал о Франции? Все, что могли придумать соотечественники Антуана, так это «хихикать над немецкой склонностью максимально использовать возможности». Доведенный до белого каления, Сент-Экзюпери прокомментировал происходящее в записной книжке: «Разве можем мы максимально использовать возможности, если не имеем ни к чему склонности? Люди? Столько, сколько угодно: посмотрите на механиков «Аэропостали». Если нас правильно сориентировать, то мы не менее изобретательны в максимальном использовании возможностей, в эксплуатации предлагаемых дорог. Но какой смысл стоять по центру перекрестка, если не имеешь никакого желания идти?»