— «Не мстите за себя… Ибо написано: "Мнеотмщение, и Аз воздам"».[25]

Нидхёгг успокоился и снова уронил морду на камень.

— Может быть, так оно и есть, — вздохнул он. — Но мстить можно по-разному. Я сделал для себя многое, и если сегодня исполнится то, о чём я мечтал, сделаю ещё больше. Ты же знаешь, человек, что нам, Великим Духам, присущи те же слабости, что и смертным. Мы можем любить или ненавидеть, завидовать и вожделеть или быть щедрыми. А ещё Единый дал нам право творить… Междумирье, кстати, обрело свой нынешний облик после того, как многие Великие Духи потрудились над некогда пустынными землями, насадив леса и воздвигнув горы. Я и сам кое-что сделал для Мира Третьего… Но это уже в прошлом. А теперь представь, какие горящие уголья посыплются на головы тех моих собратьев, имеющих способности к созиданию, но по лености или бездумию не использующих их, когда я — я, Нидхёгг! — равный им по Силе и рождению, обрету собственный мир, сделаю его таким, каким хочу! Буду пользоваться всеми его богатствами, кои создам сам, став творцом, демиургом! Это ли не лучшая месть былым противникам?

— И ты собираешься это сделать, Нидхёгг? — тихо спросил отец Целестин. — Ты считаешь, что в силах… совершить то, о чём говоришь? Не хотел бы я жить в мире, сотворённом не Единым, а тобой…

— А тебя, человече, никто об этом и не просит! — отрезал Чёрный Дракон. — Достаточно того, что мне там будет хорошо и я обрету долгожданный покой… Ну а теперь рассуди, злой я или добрый?!

Отец Целестин не нашёл ответа, а Локи, усмехнувшись, зло скрипнул:

— Да уж… Где нам, бездельникам, с тобой, Нидхёгг, сравниться!

— Все мы равны по Силе и рождению, — устало повторил Чёрный Дракон. — Трудхейм скоро окажется в руках богов Асгарда, и вы вправе совершить то же самое, а не прозябать в Междумирье, где подобных вам духов великое множество. Разве что нужно иметь желание и Силу… — Он перевёл взгляд на отца Целестина и, помолчав, добавил: — А ты прав, человек. Это очень разумные слова: «Мне отмщение, и Аз воздам»… Но воздаяние бывает разным.

Солнце клонилось к западному горизонту, наливаясь багряной краской. Время близилось. Отец Целестин, у которого всё сжималось внутри в предвкушении грядущего нынешним вечером, да и в предчувствии того, что если всё выйдет, как задумано Нидхёггом, то этот день будет последним, проведенным отрядом в Мире Между Мирами, не находил себе места, слоняясь по залу из конца в конец. Он очень завидовал Гунтеру и Сигню, устроившимся подле тёплого бока Гюллира и безмятежно спавшим. До Красного Замка не долетали звуки магических битв у Сокрытых и Красных Гор, не беспокоило шипение огненных столбов, вырывавшихся из Болот; ничто постороннее не нарушало тишины бывшей твердыни двергов… Тёмно-бордовые гранитные башни, вырубленные карликами в теле Имирбьёрга, заботливо обтёсанные и изукрашенные резьбой, поблескивали влажными стенами в свете беснующегося над землёй колдовского пожара.

И всем, кто ныне вошёл в их пределы, остаётся лишь ждать, когда в небе над Миром Третьим полыхнёт белая точка, называемая Звездой Сил.

Было так.

Огненное светило, отдав прощальную дань Междумирью всплеском красок у края небес, ушло в бездну, за обрыв миров. Вал бездонной синевы споро накатывал с востока, принося на небесные берега звёздные капли, словно волны реки, что осаждают на камнях золотой песок, поигрывающий желтоватым блеском. Но воды ночи глубоки, и дотянуться до драгоценных крупинок дальних миров дано не всякому искателю…

Нидхёгг встал и мягко подошёл к западному окну, подозвав остальных. Когда люди собрались возле оконного проёма, молчаливые и хмурые, Чёрный Дракон сказал:

— Теперь уже недолго ждать. По счастью, небо чистое. Видгнир, пожалуйста, возьми Трудхейм и принеси сюда.

Едва лишь Чаша Сил была утверждена на каменной плите в виду закатного неба, отец Целестин всплеснул руками и воскликнул:

— А как же вода? Морская вода? Я что, зря тащил с собой эту чёртову флягу от самой Атлантики?

— Неси скорее, — сказал Нидхёгг. — Я не сомневался, что вода, взятая из Великого Моря, будет у вас с собой…

— Как бы не протухла! — вставил Гунтер. — Через столько-то времени!

Фляга оказалась на месте, хотя монах был убеждён, что либо потерял её, либо же крышка была неплотно закрыта и содержимое вытекло. Но пахнущая морем и солью прозрачная жидкость тонким ручейком перетекла из деревянного сосуда в хрустальные объятия Трудхейма, наполнив Чашу до половины, и, когда упала последняя капля, Чёрный Дракон тихо произнёс:

— Звезда Сил всходит… Время настало…

Видимо, он хотел добавить ещё что-то, но прервался, и в его сузившихся зрачках монах разглядел всплеск ужаса.

Духи Огненных Болот сбросили вековые путы, вырвавшись на свободу.

Звук был настолько силён, что никто и не понял, откуда он пришёл. В восточных окнах замкового зала внезапно побелело, свет — испепеляющий и бесцветный — заполнил весь мир, и вместе с ним в Имирбьёрг ворвался неописуемый словами людей грохот, от которого вздрогнула и затряслась гора, посыпались со стен камни цветной мозаики и затрещал гранит, не выдерживающий напора Силы.

— Опоздали!.. — донёсся до сознания отца Целестина голос Нидхёгга. — Миры рушатся…

«И я взглянул, и вот, конь бледный, а на нём всадник, имя которому смерть; и ад следовал за ним…»[26]— всплыли в памяти строки Апокалипсиса.

Отец Целестин, не сознавая, что делает, с широко раскрытыми глазами пошёл к восточным окнам, навстречу жару и смерти. Навстречу всадникам Судного Дня.

Зрение уступило место чему-то другому; происходящее воспринимала бессмертная человеческая душа, чей взор прорывался сквозь толстые, змеящиеся трещинами гранитные стены, за которыми разворачивалась картина гибели мира. Уши не слышали, и в полнейшей, мёртвой тиши вставал над Миром Меж Мирами гигантский белый смерч, захватывающий в своё чрево леса и скалы, превращающий воду в пар, а камень — в кипящую расплавленную массу, льющуюся багровыми потоками со склонов Небесных Гор. Тёмные, не голубые, но фиолетовые, молнии, бьющие от вершины вихря, сокрушали уцелевшее, обращая в пыль всё, к чему прикасались, а сам он рос, утолщался, вознося огненную воронку к вновь ставшему голубым, а потом и белым небу…

В один миг вспыхнула, подобно сухому тростнику, окраина Железного Леса, исполинскими клубами рванулись к Триречью и Сокрытым Горам пузыри огня, непредставимой силы поток воздуха ударил по облачному окоёму Долины Богов, изломав и рассеяв его… Колыхнулись обожжённые ветви Иггдрасиля.

И тут смерч коснулся Полей Мрака.

«Ну вот и всё кончилось, брат Целестин… — прошелестел в голове у монаха его собственный голос. — Ты достиг предела своего бытия и умираешь вместе с миром… lesu Christie, filii Dei, vivi miserere mei…»[27]