знавших его и, конечно, во множестве еще обретающихся в живых (припоминается лишь небольшая заметка, видимо урезанная цензурой, напечатанная в «Современнике»). Никольский петушок издания тамошнего книгопродавца И. Г. Кольчугина (который хвалился нам тем, что в его холодной лавке на три створа Виссарион Григорьевич Белинский сбитень горячий пил) тоже уже не поет о Шестове, представляя своего рода библиографическую редкость. А он, сам петушок, робко спрятавшись где-то далеко на насесте, сиплым, простуженным голосом все-таки дерзал выкрикивать: «Пришла к нам правда не от Петра и Павла, а от Воскресенья в Кадашах, и стала матушка в барышах, а то ведь наша матушка все беднела да бледнела, все хромала да головушкой хворала, – перестала наша матушка хворать, перестала наша матушка хромать» и т. д.

Мимоходом укажем, насколько время способно искажать смысл и значение пословиц, доводя их до видимых нелепиц или, по малой мере, до очевидных бессмыслиц. Вот первая, попавшаяся под руку и притом очень распространенная: «Нужда заставит калачи есть».

Нужда бесхлебных и малохлебных губерний обычно увлекала народ на низовую Волгу, где, за малой населенностью края, очень нуждались в рабочих руках для косьбы роскошных степей и жнитва неоглядных хлебных полей, а также и для лова рыбы в устьях Волги и на Каспийском море. Там все едят хлеб пшеничный, потому что пшеница – господствующий хлебный злак, и ржаного хлеба не допроситься верховому бурлаку или рабочему. Пшеничные хлебы и булки до сих пор называют там калачами. До пароходства эта нужда искать заработков при калачах самым главным образом находила удовлетворение здесь. Десять губерний поступали таким образом. Отсюда идет и другое темное выражение: «Неволя идет вниз, кабала вверх». По толкованию В. И. Даля, тут речь идет все о той же Волге и о разгульном бурлацком промысле, с которым связана кабала: задатки взяты, усланы домой в оброк, а остатки пропиты. «Неволя, то есть нужда, идет вниз, по воде, искать работы; вверх, против воды, идет или тянет лямкою кабала», а за нею следом рваная и голодная нищета.

Остановившись в Москве, пока не пойдем из нее дальше по тем важным причинам, которые будут изложены в следующем рассказе.

Москва – царство

Так обмолвилось одно из присловий, обрисовывающих характер всех городов русских и в наибольшем числе (сравнительно с прочими) сгруппировавшихся около этого города. Его наш народ и очень любит, и нежно ласкает; любя, прибранивает и, лаская, подсмеивается; его боится и остерегается, но им же живет и хвалится. Назвал народ Москву матерью всем городам и говорит, что кто в ней не бывал, тот и красоты не видал, хотя она и горбатая старушка. В ней хлеба-соли покушать, красного звону и ее саму послушать, хотя в ней и толсто звонят, и сама она стоит на болоте и ржи не молотит. Она тем и люба народному сердцу, что, когда ее соперник Питер строился рублями и стоил больших миллионов, она, белокаменная и золотоглавая, создалась веками. Обмолвилось присловье, по обыкновению, неспуста и неспроста.

Неудивительно, что за долгое время и в силу исторических судеб и русской народной воли за Москвой признан такой важный и крупный эпитет, который взят нами в заголовок прямо из уст самого народа. Он очень хорошо помнит, что Москва населялась жителями изо всех областей земли русской, которые тянули к ней и промыслом, и торгом, и неволей. Он отлично знает, что Москва собрала всю заветную областную святыню, палладиумы покорившихся княжеств, и до сих пор бережно сохраняет их, главным образом в Кремле в Успенском соборе или в нарочно выстроенных храмах и монастырях. Тем и другим она и привлекла к себе народную любовь, и закрепила внутреннюю связь со всей обширной страной русского царства, сделавшись сама, в миниатюрном виде музеума, ее подобием и представительницей, со званием и титулом сердца России.

Здесь не место перечислять все те святыни, которые взяты были из покоренных городов и свезены в Москву как победные трофеи, вместе со знатными и богатыми семьями горожан. Нам не время доказывать, что еще не так давно у московских застав можно было без труда и усилий прислушиваться к разнообразным оттенкам говоров и наблюдать наряды и шляпы как этнографические признаки пришельцев из тех местностей, откуда вышли к этим заставам шоссейные дороги. Наречия и говоры русского племени были здесь все налицо. Всем хорошо известно, что выселение из дальних городов в Москву не только не прекратилось, но еще и усиливается. Нам, однако, время и место – не в первый раз и снова – пожалеть о том, что столь глубокое и очевидное значение города Москвы до сих пор не остановило на себе в надлежащей мере внимания: местные исследователи пробегают мимо этих интересных фактов, сильно бьющих в глаза и в ухо. Все говорят, что Москву собирала вся Русь и сама в ней засела во всей целомудренной чистоте и неприкосновенной целости, но подлинных признаков не приводят. Бесспорными доказательствами этот город переполнен.

Между тем сколько любви и ласки народной, в самом деле, сосредоточивается около этого срединного русского города, который, как цельная государственная область, заручился внутри себя городами, посадами, целыми слободами, классическим, не существующим на самом деле, но действующим, в виде церковных благочиний, сороком сороков церквей и двадцатью двумя монастырями (последние, в указанном количестве, полагаются обыкновенно на целую губернию или область).

По одной горе, много по три полагается на хороший город, и притом на те, которые стоят при устьях рек, – город же Москву народное поверье поставило, как Рим, на семи холмах, а народное присловье подговорило, что, значит, велик она город, что в нем семь воевод. Намекая этим на смутное время междуцарствия, или семибоярщины, или разнобоярщины, не забывают при этом, что у города нет околицы, а потому он нигде не сошелся клином: «Москва широка, как доска».

Бей в доску – поминай Москву!

Город Москва и богата всем, и таровата: все найдешь, кроме птичьего молока да отца родного с матерью. Была бы догадка, а в Москве денег кадка. И диковинная, не в пример всем другим городам и селениям: «В ней каждый день праздник (по необыкновенно великому числу церквей): у Спаса бьют, у Николы звонят, у старого Егорья часы говорят», и при этом грязь не марается и спать широко.

Захотят ли похвастаться родным городом, называют его уголком Москвы. Она служит меркой для определения величин и расстояния: на свете так много дураков, что их до Москвы не перевешаешь. Иван Великий – измеритель высот