Мелитопольский период

В 9 часов утра Главнокомандующий уехал на фронт к Слащеву.

Приехавшие со штабом разбрелись по городу, отстоящему от станции на три версты. Пробуем определить отношение населения, крестьян – конечно, оно далеко от «осважно»-восторженного. Очень далеко. Если не обманывает первое впечатление, отношение просто безразличное – как к очередной новой власти.

А сколько этих властей уже перевидало население?! Да и любить нас пока как будто не за что: о земельном законе три четверти населения не имеет еще и представления, а вот цены на продукты с нашим приходом вскочили во много раз. К тому же с места в карьер объявили мобилизацию. Интересно знать, какие она даст результаты.

Несомненно, это крайний шаг, на который заставила нас решиться острая необходимость: армия, в особенности 1-й (Добровольческий) корпус, тает с жуткой быстротой и, разумеется, только по «Великой России» etc. мы совершаем не отчаянно, быть может, рискованный поход, а какой-то триумфальный Spaziergang [26]. Эти господа или ничего не смыслят, или негодяи. Среднего ничего быть не может.

Сегодня вышел здесь 1-й номер нашей полувоенной газеты «Голос фронта». Цена пятьдесят рублей. Неделю тому назад советские «Известия» в 4 больших страницы продавались здесь по полтора-два рубля за номер. Отпечатан на лоскутке бумаги и бессодержателен, как и вся наша казенная пропаганда. Население от такой цены шарахается в сторону.

О внутренней политике и о тыле

Еще 11 апреля, вскоре после принятия на себя обязанностей главнокомандующего, генерал Врангель в беседе с сотрудником одной из газет («Вечернернего времени») обрисовал программу своей предстоящей деятельности в области внутренней политики. Беседа эта была циркулярно передана всей печати, чем, так сказать, закреплялось ее декларационное значение.

В беседе этой генерал Врангель решительно подчеркнул: «При разрешении вопросов внутренней жизни я намерен обращаться к помощи общественности». И далее: «Политика будет внепартийной. Я должен объединить все народные силы.

Значительно будет упрощено мною управление страны, а сотрудники будут выбираться не из людей партий, а из людей дела. Не будет разделения на монархистов и республиканцев, а приниматься будут во внимание лишь знание и труд».

Спустя некоторое время после этого заявления во главе Южно-Русского кабинета был поставлен статс-секретарь д.т.с.[27] А.В. Кривошеин, ведомство внутренних дел (с отделами просвещения и печати) было поручено д.с.с.[28] Тверскому и ведомство земледелия – тайному советнику сенатору Глинке. При этих трех лицах состоял значительный штат видных петербургских чиновников дофевральской эпохи.

В какой же мере и степени согласовалась деятельность всех этих лиц с программой, торжественно объявленной генералом Врангелем?

Краеугольным камнем этой программы, как известно, генерал Врангель считал земельный закон. Никто не станет оспаривать значения этой реформы, о достоинствах или недостатках которой говорить здесь не место.

Но как же, каким образом проводилась в жизнь эта важнейшая реформа?

Еще за три недели до распубликования земельного закона в газетах появилось «интервью» с сен. Глинкой, высказывавшим свои взгляды на значение реформы. Интервью в кавычках, так как de facto это была довольно обширная статья, собственноручно от начала до конца написанная г-гом Глинкой.

Статья была передана в Симферополе одному доверенному лицу с просьбой распространить копии ее в печати под видом интервью. Это было исполнено, хотя и не до конца. Дело в том, что цензура наложила решительное вето на самые эффектные места «интервью».

Эффект же заключался в априорном утверждении министром земледелия мысли, что цена всей реформе, собственно говоря, медный грош до тех пор, пока она не будет санкционирована «всеобъемлющей царской властью» и доколе не будет на Руси «ее державного хозяина». Эти два ярких места вышли в газетах плешивыми, т. е. попросту были вычеркнуты цензурой.

Не касаясь совершенно вопроса о том, насколько тактично было, после декларации генерала Врангеля, предопределять форму правления, не разбирая также, насколько остроумно это было даже с точки зрения интересов самих монархистов, нельзя здесь не обратить внимания вот на что.

Главнокомандующий во всеуслышание заявляет, что в его правительстве не будет людей партий, но будут лишь люди дела.

Ровно через две недели после этого министр, член правительства, высказывает суждения, имеющие как будто более чем условное отношение к делу.

Но и это еще полбеды. Суждения высказаны министром, представителем высшей государственной власти, и, следовательно, казалось бы, обязательны для всех органов этой власти. Так нет же – рядовой провинциальный цензор преспокойно черкает их карандашом, а читающая публика, шутя, восстанавливает выброшенное.

Я нарочно привел именно этот эпизод, чтобы наглядно иллюстрировать тех лебедя, рака и щуку, которые запряглись с самого начала везти злополучный воз крымской внутренней политики.

К этому должно добавить, что игра со словом «хозяин» была в те дни особенно рискованна. В политической части штаба уже было составлено за подписью Главнокомандующего особое обращение к населению, где это слово было набрано шрифтом, превышавшим шрифт остального текста во много раз.

Неясность этого обращения и всевозможные толки, зародившиеся вокруг него, как я уже упоминал, заставили генерала Врангеля – в более поздних своих выступлениях – разъяснить это слово как понятие о всенародной выборной власти.

Положительно бесподобно обстояло дело с распространением закона по его издании.

Казалось, вся логика вещей с абсолютной очевидностью показывала, что закон необходимо обратить в свой главный козырь. Казалось, что деревня будет ознакомлена во всех деталях с земельной реформой.