Спроси он сейчас, почем сегодня акции на московской товарно-сырьевой бирже — или как там она называется? — то озадачил бы меньше.

— Какая дача? О чем вы? Я не понимаю.

Хмыкнув — дескать, все ты отлично понимаешь! — он, тем не менее, не решился произнести этого вслух, отвернулся и нервно забарабанил пальцами по столу.

— Почему ты не сказала мне, что Анжела ждет ребенка? Что она бросила институт и выходит замуж?.. Короче, она сбежала на дачу к своему пацану, и я не могу ее найти. Дай мне адрес, ты ведь там, кажется, была.

Так вот зачем он приехал! За адресом. Разыскивает заблудшую дочь… Только бы не расплакаться!

— Может, уже хватит любоваться ногтями?.. Ты не догадываешься, почему Анжела больше не хочет меня видеть?.. Зачем ты рассказала ей… о нас с тобой? Зачем хвасталась какими-то тряпками, которые я тебе купил, самым дорогим отелем на всем побережье? Объясни, чего ты добивалась?

Гром, молния, ядерный взрыв — что это было? Подземный толчок? Нет, и потолок не потрескался, и скучающий бармен, облокотившись на стойку, все так же смотрел «Ментов» по рябому «Сони». Все так же гоготали и матерились за спиной пьяные парни. А ощущение такое, что мир перевернулся!

— Я рассказала Анжеле о вас и о себе?!. И вы поверили?

— А почему я должен не верить?

Разве скажешь человеку прямо в лицо: потому, что ваша дочь — лгунья, каких свет не видывал?! Интриганка! Гнусная шантажистка! Вы думаете, она глубоко потрясена вашей изменой? Ошибаетесь! Если бы она дорожила вами, ценила вас, уважала, любила хоть чуть-чуть, она не орала бы на весь дом: у отца таких подстилок, как ты, навалом!

Вслед за этим Анжелкиным воплем, ранившим больше всех оскорблений, вспомнились и другие, еще недавно казавшиеся импульсивными, отчасти объяснимыми и потому почти прощенными ей. Но теперь этой маленькой дряни не будет прощения! А ля гэрр ком а ля герр!

— Вы спросили, почему я не доложила вам насчет Анжелиного замужества и ребенка? Отвечаю: во-первых, доносительство не в моих правилах, а во-вторых, докладывать было не о чем. Она собиралась избавляться от ребенка и категорически не собиралась выходить замуж за нищего студента. А из университета ее просто отчислили за неуспеваемость. Все, что вы от нее услышали, — сплошной блеф! Вранье! Так же, как мои «рассказы» о тряпках и дорогом отеле! В этом самом отеле, в то же самое время отдыхала хорошо известная вам Людмила Трофимовна Васкова. Как-то ранним утром на пляже она подошла ко мне, и я ужасно перепугалась, а сейчас думаю, как же мне повезло. Если бы Людмила себя не обнаружила, мне не оправдаться бы никогда. И вам, вполне вероятно, тоже. Потому что в таком случае Анжела наврала бы мне, что купленными тряпками и отелем хвастались вы!

Теперь и он, будто громом пораженный, смотрел через стол круглыми от изумления глазами. Но, к сожалению, всего лишь считаные секунды.

— Да откуда там могла взяться эта… Людмила? Не придумывай! Короче, я тебе не верю, и на Анжелу давай зря не наговаривай. Конечно, она взбалмошная, нервная, сгоряча может наболтать черт-те чего, но в принципе она хорошая девчонка. Она и врать-то как следует не умеет.

— Значит, это я плохая? И я, по-вашему, умею врать? — Под накрашенными ресницами защипало нестерпимо больно. Лучшим обезболивающим, и единственным, были три ступеньки к двери. — Прощайте, нам не о чем больше говорить!

Дождь перестал, лишь с деревьев падали крупные капли в черные, бездонные лужи. И на пылающую голову…

— Татьяна, подожди!

Каблуки застучали по мокрому асфальту, как барабанная дробь: драма должна заканчиваться на высокой ноте! К чему этот жалкий фарс? Типа: оболганная благородной барышней гувернантка понеслась топиться, а отец благородного семейства вдруг подхватился и рванул за ней вдогонку! Публика в шоке: плакать или смеяться?

Угодив в лужу на мостовой, она перескочила на тротуар и понеслась так, что быстрее не бывает, однако страстное желание навсегда избавиться от подлой барышни и ее глупого, бесхарактерного отца не осуществилось: у самого подъезда запястье сковал стальной «наручник».

— Подожди, не уходи! Я хотел сказать… короче, я не могу забыть наши с тобой десять дней… и в принципе мне все равно, встретила ты эту Людмилу или нет.

Он так и не поверил! Фактически снова обвинил во лжи и предательстве.

— Подумаешь, десять дней, которые потрясли мир! Извините, меня ждут, я и так задержалась. Отпустите руку! Пока!

Двери лифта приоткрылись и закрылись. Приоткрылись и закрылись. Опять сломался, проклятый!.. Или это знак Судьбы? Это был знак задуматься. Задуматься и вдруг понять, что запыхавшийся после пробежки, взволнованный, растерянный, он вовсе не обвинял — он признавался. В чувстве, которое оказалось даже сильнее его самолюбия…

— Стойте! Не уезжайте! Подождите! Пожалуйста!

Ветер на пустыре подхватил отчаянные крики, унес их далеко-далеко, но красные габаритные огни улетали во тьму с недоступной ветру, неземной, космической скоростью.

— Что ж ты так рыдаешь-то? Уже целый час. Давай-ка вставай, подруга, умойся, переоденься, чайку попей. Сразу полегчает… Эй, кончай пинать инвалидку! У, ёшкин кот!.. А хочешь, я тебе сюда чайку притащу? С вареньицем? Мне Надька привезла банку клубничного. Сказала, Гарибальдыч варил. По итальянскому рецепту. Не хочешь вареньица, давай внакладочку, с нашим, мантулинским рафинадиком, а Танюх?

— Не хочу я ничего, как вы не понимаете? Я умереть хочу!

— Ну вот, приехали. Подумай, чего ты несешь? Умирать из-за какого-то мужика! Да его, паразита, самого прикопать надо! Большой совковой лопатой. Такую девочку до истерики довел, зараза!

— Я вас очень прошу, не говорите так о нем!

— Ладно-ладно, не буду, ты только не плачь.

Настольная лампа погасла, и свет из коридора исчез. Одной в темноте сделалось еще хуже, еще страшнее: опять стала мерещиться хитрая, злорадная Анжелка, выкрикивающая отцу в телефон: Танька мне все рассказала! Классно, грит, я твоего отца раскрутила! Еще хвасталась, тварь, каких ты ей шикарных тряпок накупил! Спроси кого хочешь, все знают, что она шлюха! Это она только прикидывается такой гордой, а сама, дешевка, ни одного богатого мужика не пропустит!

Но вот опять послышались легкие, скользящие шаги. Скрипнул старый диванчик. Когда дрожащие руки обвились вокруг теплой тетенькиной шеи, неожиданно ласковая, Жека погладила по спине и с несвойственной ей телячьей нежностью потерлась губами о мокрую щеку:

— Успокойся, Танюшечка. В твоей жизни всяких мужиков будет еще миллион, из-за каждого плакать — слез не хватит.

— Не нужен мне миллион… и он не каждый… он замечательный! Понимаете,