litbaza книги онлайнСовременная прозаОтец и мать - Александр Донских

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 130 131 132 133 134 135 136 137 138 ... 169
Перейти на страницу:

– Языками вы работать оба, я вижу, мастаки! Маэстры, одним словом! – засмеялась Екатерина. – Лео, ты мне ни разу о нём не рассказывал. Что он за человек?

– Если внешне – он похож на старого мальчика; ему, к слову, уже за шестьдесят. А если внутренне, то есть духовно, – то он чем-то напоминает мне отца моего. Отличие, может быть, только лишь в том, что отец имел смутное представление о том, сколько, к примеру, стоит булка хлеба, а Большаков знает. Он в гуще жизни и событий, но душой любит отрываться от этого проклятого быта, этак плавно парить в облаках, а то и строить самые величественные на свете воздушные замки. Это у него что-то вроде хобби. Но при всём при том мой профессор первостатейный учёный, пытливый, общительный человек, у него замечательная, дружная семья, трое взрослых детей и уже народились внуки. Однако он необоримый мечтатель и сибарит. Кстати, обе его диссертации, кандидатская и докторская, о художественных народных промыслах и эстетике северных аборигенов. Тематика в наши дни проходная, поощряется государством и партией, но на Крайнем Севере мой дорогой профессор ни разу не был, оленей и эскимосов и видывать не видывал и знать не знал, зиму и снег ненавидит откровенно и люто. Втихаря – ещё до войны начал – кропает книгу об этом дурацком «Чёрном квадрате» Малевича. Представляешь себе? – уже два увесистых тома написал по эстетике и сущности чёрного квадрата и вообще чёрного и белого как явления мира! Подбрасывает мне от случая к случаю почитать главы, – казалось бы, что можно написать о чёрном квадрате? Ну, чёрный да чёрный, а фон белый, – и что такого? «Примитив, шарлатанство», – здравомыслящие люди понимают. Ан нет! Большаков выводит из чёрного этого квадрата на белом фоне такие теоретические вензеля, что дух захватывает. Он, к примеру, доказывает, что вся человеческая цивилизация, неважно, буржуазная её ипостась или пролетарская, неумолимо скукоживается до чёрного квадрата, который становится всё меньше, меньше. Что нынешний, современный человек, мол, так хочет жить: вот – чёрное, а вот – белое, и всего остального-де я знать не хочу и видеть не желаю. Так, мол, в современном мире спокойнее и безопаснее живётся-можется. Но вот когда квадрат окончательно скукожится, то есть превратится в точку, а потом – в ничто, то и наступит, как написано у моего доблестного профессора, «эра белой жизни». Я ему сказал: «Вашу книгу, Павел Сергеевич, никогда не напечатают». А он ответил: «Я её пишу для себя. И для вас, мои верные санчо пансы – ученики мои. – Подмигнул: – Ничего, брат Лео Одиноцци, будет и на нашей улице праздник!»

«Господи, чем только люди не занимаются!» – едва заметно, чтобы не огорчить Леонардо, вздохнула Екатерина.

Но Леонардо заметил. С грустной весёлостью сказал:

– Мне, Катенька, порой представляется, что эту одну шестую часть суши каким-то чудесным образом заселили сплошь мечтатели и идеалисты. Одни верят в совершенное общественное устройство, и не щадят ни своей, ни чужой жизни, чтобы теория стала реальностью. Другие – всё ещё в добренького Боженьку с сотоварищами – ангелами, архангелами и другими святыми, и тоже – крайность на крайности и крайностью погоняет: без пощады к себе и к другим лбы расшибают об пол в молениях и стенаниях, того же требуют и от других. Нет-нет, Катя, я не о тебе! Не прищуривайся критично! Я вижу и знаю: ты, ангел мой, веришь тихо и мудро. Больше скажу: ты веришь красиво, эстетично, изящно, нежно! И – доверчиво как ребёнок. Ты веришь не потому, чтобы получить от Бога какую-нибудь выгоду, а чтобы внутри тебя и вокруг воцарились красота и порядок, гармония и честность, согласие и справедливость, – вот какая твоя вера, а не такая, какая у тупого большинства мещан или у всякого рода-племени сброда хитрецов и притворщиков перед людьми и Богом! Да, забыл сказать о таких, как я. Мы… хотя ты можешь спросить, кто, собственно, такие «мы» по именам? Могу присовокупить к этому списку из одного имени ещё моего отца и Большакова. Так вот, мы – отбившиеся от стада, так называемые, паршивые овцы. И мы беззаветно и искренно верим во всякого рода квадраты, в новые ренессансы и в другие малопонятные и маловразумительные для окружающих идеи и проекты. Я понимаю, мы чудаки, даже отщепенцы. А горемыки – уж точно! Но мы тоже хотим красоты и гармонии и хотим долго и счастливо жить в красоте и гармонии мира сего. Мы духовно едины с тобой, только в отличие от тебя – мы заядлые любители пооригинальничать, покривляться, поныть по делу и без дела. Может быть, ты и мы хотим, не всегда осознавая того, такой красоты, о которой ярко, но сакрально до интимности сказал Чехов: «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли…» Порой веришь, как ребёнок, – жизнь свята в своей глубинной сути и человек благороден изначально!

Он замолчал, точно бы сорвался на взлёте, и сам, чувствовалось, потрясён был тем, чтó и кáк сказал. Его лицо полыхало, и оно было прекрасным. Екатерина с тихой и печальной улыбкой любовалась своим Лео.

«Мальчик. Совсем ещё мальчик», – подумалось ей.

С ласковой покровительностью погладила его по голове:

– Лео, ты произнёс свой блестящий спич, чтобы я согласилась сходить к Большакову?

– Угу! – младенчески прижался он к ней.

– Что ж, утром своди на часок.

– Мне уже заранее жалко Большакова: он тебя увидит и навсегда забудет о своём тщательно облизанном им до лоска чёрном квадрате, а возьмётся строчить монографию о силе красоты. Неземной, божественной, – значительно посмотрел он на Екатерину и хотел было подхватить её на руки.

– Лео, не говори глупости, – отмахнулась она от него кухонным полотенцем. – А лучше доставай-ка наши атласы и справочники – вооружимся знаниями, чтобы не выглядеть перед просвещёнными европейцами поросшими шерстью невежества. Представь, что твой научный руководитель сказал тебе: «Маэстро Лео Одиноцци, вперёд к вершинам просвещения!» Ты готов?

– Всегда готов! – солютовал он по-пионерски вскинутой ко лбу рукой.

Глава 48

Утром, снова после бессонной ночи с ползаньем на коленках по атласу, выписками в блокнот из справочников и энциклопедий, Леонардо привёл Екатерину к Большакову в институт на кафедру.

Профессор действительно походил на старого мальчика. Щупловат, низковат, молочно-розоват – впечатление юного создания. И вместе с тем морщинист, с обвислым брюшком, с лебяжьим пухом седины на голове – истый благородный старичок. Одет, однако, предельно официозно, подчёркнуто строго – белоснежная рубашечка, старомодная, но выглаженная, без единой помарочки костюмная тройка, затянутый у горла серенький галстучек. Внешне – чиновник самых строгих правил. Но глаза, каковы увидела Екатерина глаза! Они – малюсенькие, но ярко сверкающие и, вообразилось, подскакивающие в глазницах от избытка любознательности и, возможно, горячности и страстности чёртики.

«Хамелеончик, – невольно и отчего-то сочувственно подумала Екатерина. – Научился утаивать и оберегать свою истинную сущность».

Профессор только взглянул на Екатерину – тотчас с него спала вуаль чиновности. Он расплылся сморщенным личиком любезнейшей, но совсем не приторной улыбкой. Екатерина протянула ему руку для пожатия, однако он церемониальнейше склонился и чмокнул один пальчик, другой, а более как бы не позволил себе.

1 ... 130 131 132 133 134 135 136 137 138 ... 169
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?