Все, что должно было последовать за взятием галиона, было в малейших деталях записано в тщательно составленном документе. Первоначально он назывался, по канцелярской терминологии, фрахтовой грамотой, но очень скоро стал именоваться в живописном лексиконе флибустьеров фартовой грамотой.

Приз надлежало доставить на Тортугу. Захваченное судно становилось собственностью предводителя морского похода, он волен был оставить его себе или продать. В соответствии с законом Флибустьерского моря оценщики на острове должны были произвести опись добычи, после чего она делилась на несколько частей: определенная доля шла Вест-Индской компании, губернатору и прочим властям. Была обозначена и доля судового хирурга. Эксмелин, разумеется, не был столь глуп, чтобы записывать в дневник причитающуюся ему мзду, но из контекста можно понять, что суммы были весьма круглыми. Из общей добычи непременно забиралась часть, предназначенная для выплаты компенсации получившим ранения или увечья. За потерю одного глаза причиталось сто реалов, за оба глаза – шестьсот, за правую руку – двести, за одну ногу – тоже двести реалов и так далее. Получатель мог взять вместо денег рабов, если таковые оказывались на призовом судне.

На случай если в опьянении битвой в момент взятия вражеского корабля кому-то случалось «по недоразумению» сунуть в карман пригоршню дукатов или драгоценностей, экипажу торжественно предлагалось перед дележкой вернуть эти предметы в общую казну, причем раскаявшегося ничуть не упрекали, ибо кто из смертных без греха…

Галион «Сан-Яго» изо всех сил тянул к Сантьяго. Гавань была уже близко, но ее закрывал высокий мыс. По левому борту кубинский берег вырисовывался отчетливо – можно было сосчитать деревья на кромке песчаного пляжа, даже подать знак, но поблизости не было видно ни одного человека. Лишь дальше, в глубине острова, маячили крыши имений и дворовых построек.

На борту галиона царила полная тишина, какая-то заторможенность сквозила в движениях и жестах. Месса закончилась, прошло уже порядком времени, но пассажиры и солдаты так и не расходились с палубы, неотрывно глядя на черное судно за кормой. Оно подходило все ближе и ближе. Благородные пассажиры, столпившись на юте, время от времени поглядывали на дверь капитанской каюты. После молебна у капитана собрались на совет офицеры галиона и командиры роты охраны. Пока еще никто из них не вышел оттуда.

Судовая артиллерия на галионах того времени насчитывала по штату от двадцати пяти до сорока орудий, стрелявших зарядами весом от восьмидесяти до ста двадцати фунтов. С учетом произведенной накануне отплытия операции по облегчению судна на «Сан-Яго» должно было находиться не меньше дюжины пушек, по шесть с каждого борта. Подобного вооружения было вполне достаточно для того, чтобы разнести вдребезги любую флибустьерскую посудину.

Испанские солдаты XVII века были храбры в бою. Об испанской пехоте писали, неизменно сопровождая описание эпитетом «грозная». Немалому числу галионов удалось выходить победителями из жестоких сражений в Карибском море, а испанские эскадры неоднократно успешно нападали на хорошо защищенные опорные пункты флибустьеров, в том числе и на Тортугу. Но не раз и не два могучие галионы сдавались в открытом море без боя, завороженные страхом перед пиратами.

На борту «Сан-Яго» наметилось легкое движение: из капитанской каюты вышли командиры. Горделивым жестом капитан подозвал лоцмана, стоявшего до того рядом с рулевым; лоцман приблизился, сняв шляпу. Капитан и офицеры быстро заговорили с ним, показывая рукой то на мыс, то на берег по левому борту. Затем капитан, раздвинув офицеров, поднялся на мостик и положил руки на поручень, словно собираясь отдать приказание экипажу и солдатам либо обратиться с речью к толпе разодетых пассажиров. Но нет, он молча в который раз пристально всмотрелся в берег. На средней палубе начали рыдать женщины, закрыв лицо ладонями.

Орудийная обслуга застыла возле пушек правого борта и у кормового орудия, сверля глазами капитана. «Сан-Яго» уже вполне мог дать залп по преследовавшему его противнику, развернувшись правым бортом, но этот маневр отдалил бы галион от берега – бухты Сантьяго, земли обетованной. Разворачиваться же левым бортом означало рисковать наскочить на мель.

«Сан-Яго» мог также без всякого маневра открыть огонь из кормового орудия: главный бомбардир стоял возле него с горящим фитилем на длинном шесте. Но капитан не отдавал никаких распоряжений.

«Взят без боя» – такую лаконичную и исчерпывающую фразу занес Эксмелин в свой дневник. Его свидетельства бывают порой неточными или спорными, когда он дает описания из вторых рук или приводит экзотические подробности, но они поражают своей достоверностью и правдоподобием всякий раз, когда хирург лично участвует в деле. Впрочем, сведений из других источников у нас нет.

Капитан «Сан-Яго» погиб, не успев ничего рассказать. Весьма вероятно, он до последней минуты надеялся достичь Сантьяго раньше, чем его нагонит пират, или оказаться в виду порта, где разбойник не посмел бы атаковать.

При всех обстоятельствах выстрел из кормового орудия мог бы повредить флибустьерское судно или заставить его замедлить ход; он мог быть услышан в Сантьяго, откуда по тревоге выслали бы подмогу. Но капитан «Сан-Яго» в конце концов решил не завязывать боя. Слишком много женщин с детьми было на борту. И, глядя на эту толпу, странно смотревшуюся на палубе боевого корабля, он продолжал стоять на мостике как статуя, вцепившись в поручень, с каменным выражением лица. Он неспешно обернулся только тогда, когда от приглушенного пушечного удара пронзительно завизжали женщины и дети. То сделал свой первый выстрел пират.

В кромешной тьме трюмов галиона бдевшие над сокровищами люди-тараканы тоже услышали эхо орудийного выстрела. Затем спустя короткое время по палубе застучали каблуки, хлопнуло несколько пистолетных выстрелов, сразу потонувших в воплях женщин и детей. Раскаты мужских басов прорывались сквозь эти истерические крики. Топот продолжался, словно одна армия гналась за другой.

Неожиданно трюмные люки отворились, и человеческие тела посыпались вниз, в чрево галиона. Мужчины, женщины и дети, без разбора сброшенные в трюмы, кричали от ужаса и стонали от боли, когда сверху на них падали новые тела. К счастью для них, трюмы были забиты так, что лететь было невысоко, иначе при падении они неминуемо разбились бы насмерть или покалечились.

В течение нескольких минут тела сыпались вниз, как горох, тяжело ударяясь друг о друга; на этом расправа была закончена, люки захлопнуты, послышался скрежет вдеваемых в пазы деревянных засовов. Несколько гулких ударов деревянными молотками, и все.

Галион накренился и двинулся в обратном направлении. Если среди затворников в трюме оказались бы люди, пережившие в прошлом подобные треволнения, они наверняка рассказали бы остальным, что флибустьеры всегда первым делом заталкивают пассажиров и экипаж в трюм: подобный простейший метод избавляет их от неразберихи на палубе и лишних хлопот. Захваченное судно со всем своим содержимым направлялось в порт, где по прибытии на берег вперемешку вытаскивали товар и живой груз.

Но несчастные, очутившись в темноте и духоте трюма «Сан-Яго», вряд ли бы стали слушать какие-либо разъяснения. Это было невозможно при всем желании; трюмы оглашали крики и стенания, плач и проклятия. Одни провалились в щели между ящиками и тюками, других придавило сверху; первые, пытаясь выбраться, кому-то защемили конечности, кому-то наступили на лицо… Вопли, ругательства, мольбы о помощи. Разлученные супруги и оторванные от родителей дети звали близких, нескончаемые стоны и богохульства неслись отовсюду. Рухнули классовые барьеры, не было больше каст; знатные дамы и уличные девицы, рекруты и идальго – все смешались в кучу, всех уравнял позорный плен, и всеми одинаково владели страх и отчаяние.