Они спустились в метро и там, в давке, пока ехали, говорили о вещах сторонних.

– Как ваши дела с Надей?

Слава пожал плечами.

– Конечно, это не мое дело, и вы можете сказать, что я старомодный человек, но лучше бы вы не морочили ей голову.

– Абстрактно я сам это понимаю. Но когда слышу ее голос, руки сами тянутся расстегнуть штаны.

– Бросьте, Славочка, корчить из себя сексуального маньяка. Советую, как отец.

– Как отец, вы опоздали, Рап: все кончено.

– Ну и правильно! Обманывать жену можно с менее чистыми девушками.

Поднявшись на эскалаторе, они расстались, чтобы их не видели вместе. Ивлев остановился у киоска купить сигарет и пришел в редакцию минутой позже.

Яков Маркович бухнулся на стул, не снимая плаща и шляпы, и, отперов замок, выдвинул средний ящик стола. Поверх всех других бумаг в ящике лежала тонкая папка с надписью «Личное». Это была маленькая хитрость. В папке было несколько ничего не значащих вырезок из «Трудовой правды». Но между вырезками лежали волоски, выдернутые Яковом Марковичем из личной волосатой груди. Раппопорт открыл папку, осторожно поднял первую вырезку – волоска под ней не оказалось. Он поднял медленно вторую – волосок лежал сбоку, отброшенный с того места, где Рап его аккуратно положил.

– Пе-пе-пе, – пропел он.

Дальше можно было не смотреть. Шмонов он не боялся: у него все было чисто. Бороться с этим явлением тоже никогда не входило в его намерения. Просто и. о. редактора отдела комвос хотел держать руку на пульсе редакционной жизни. Шмон давал ему сведений больше, чем тем, кто его проводил. В дверь постучали.

– Разрешите?

– Валяйте.

Он хотел отчитать посетителей за стук, но заленился.

В комнату вошли двое круглолицых молодых людей – один в черном костюме, другой в сером. Лица их показались Раппопорту знакомыми. Он не любил такие лица и поэтому сразу не вспомнил их.

– Мы из ЦК комсомола, товарищ Тавров, – напомнил гость в сером костюме с прожилочкой. – Помните, по поводу восхождения…

– Как же! – оживился Раппопорт. – Вы собирались нести бюст Ленина… э-э-э… на Эльбрус?

– На пик Коммунизма. Так вот…

– Донесли? По-моему, вас было трое?

– Видите ли, Степанов, который нес бюст, поскользнулся.

– Уронил бюст?

– И сам разбился. Ну, мы, конечно, добились, чтобы ему посмертно присвоили мастера спорта…

– Жалко бюст, – сказал Яков Маркович, пытливо вглядываясь в молодое поколение.

– Степанова тоже жаль. Но вот этот… Он решил повторить восхождение.

– Как фамилия? – спросил Раппопорт.

– Родюкин.

– Понесете бюст?

– Само собой!

– Но ведь мы с вами договорились, молодые люди: как только установите бюст, сообщим. А заранее – теперь вы сами понимаете…

– Видите ли, товарищ Тавров, секретарь ЦК комсомола Тяжельников звонил Ягубову, мы от него. Ягубов сказал: «Главное – привлечь внимание общественности, поскольку бюст за облаками все равно никто не увидит».

– Так что ж вы крутите, молодые люди? – взорвался Яков Маркович. – Так бы сразу и пропели, что с начальством согласовано. Значит, так… Просто сообщить? Мелко! Тут не разгуляешься… А что, если вы, Родюкин, выступите у нас основоположником нового почина? Скажем, такого: «Каждой горе – бюст Ильича!» Ну, над названием подумаем… Ведь столетие приближается, а сколько у нас еще есть объектов природы, не охваченных пропагандой? Заходите после праздников – займемся.

Зазвонил телефон. Яков Маркович крепко пожал гостям руки и выпроводил за дверь.

– Здорово, сиделец! – в трубке загрохотал голос Сагайдака.

– Какие новости, Сизиф?

– Я сделал, что ты просил, Яша, – скромно сказал Сизиф Антонович. – Щенок уже прошел психиатрическую экспертизу в институте Сербского. Установлено, что он здоров, но в тот момент имел временную потерю сознания на почве нервного переутомления. Суда не будет, родители могут его забрать.

– Молодец, Сизиф! Я не сомневался, что ты могучий кобель.

Спасти макарцевского щенка оказалось легко. Такие правила игры, скажет Макарцев. Правила изменятся – будем играть по-другому.

К двенадцати тридцати Зинаида Андреевна вызвала машину домой. Двоенинов выехал из гаража, как всегда, пораньше, сказав диспетчеру, что направляется в редакцию. Но из автомата позвонил Анне Семеновне: он занят женой Макарцева, сами понимаете, какой день! Теперь до двенадцати тридцати Леша был свободен, но халтурить и не думал. Он быстро вырулил на Волоколамское шоссе и, нарушая правила, по осевой линии, минуя ряды грузовиков, помчался в свое Аносино.

Там в минувшее воскресенье схоронили бабку Агафью. Алексей с Любой тоже были, конечно, на похоронах, приехали с пятницы, после того как Клавдия обнаружила бабку замершей в согнутом положении, лбом об пол перед иконой. Умерла Агафья ни от чего, просто от своих восьмидесяти двух. До последнего дня она работала в огороде и курей держала семнадцать штук, если считать с петухом.

Сперва думали везти Агафью отпевать в Звенигород, но Леша сгонял на мотоцикле соседа в церковь и сговорился со священником провести мероприятие на месте за тридцать целковых. Узнав, что Агафья была в Аносинском монастыре старшей нищенкой, священник пять рублей скинул.

Кладбище в Аносине лежит на горе, со всех сторон видное, хотя и в деревьях. Могилу бабушке вырыли на краю кладбища, между двух железных частоколов (каждый русский человек могилу своих родных старается повыше огородить, чтобы не затоптали и не загадили, да еще колючки воткнуть, чтобы не лазили). Вырыли яму неглубоко – земля еще не оттаяла и Агафью принимать не хотела. Поминки были тяжелые, шумные, одних бутылок из-под водки надо теперь снести в магазин девятнадцать штук, а еще семь четвертинок и от портвейна две набитых кошелки. Всю посуду нa поминках опростали до дна, чтобы спокойно лежалось бабушке Агафье и земля на ней была легче пуха.

По дороге Леша решил сперва закатить в Покровское, в правление колхоза имени Ленина, попытать счастья попасть к председателю. Так и так, родная бабка умерла, надо на внука переоформить ее собственность – дом. Дом все равно никудышний, гнилой, под соломой, а я наследник законный, если что, у нотариуса мигом оформлю, я ж работаю сами знаете где.

За три дня, прошедшие с похорон бабки, Леша уже навострился, что он пристройку для себя к родительскому дому не станет поднимать, а деньги и силы вложит в Агафьин дом и будет иметь собственную дачу – это и снилось-то не всякому.

К правлению Двоенинов подкатил с шиком и поставил машину так, чтобы задний номер «МОС», да еще нулевик, из окна председательского кабинета было видно.