выше его понимания. Он простирался перед ним огромным материком; исходив его вдоль и поперек, священник, видно, так и не понял его, так и не раскрыл для себя. Теперь, когда занимался новый день, он удалялся от него. Словно уходил в изгнание.

Он удивился своему открытию, а когда опустил взгляд с вершин и различил три винтовки, нацеленные на его грудь, то не пожалел об этом мире — ему стало жаль самого себя.

Он всем существом ощущал серьезность приближающегося мгновения, и ему хотелось еще что-то сказать или хотя бы просто додумать — вместо завещания и предупреждения тем, кто еще оставался жить, но верещащий голос приказа слился в его ушах со звуком смертоносного залпа — словно отозвалось последнее эхо мира, который остался там, на той стороне…

И он упал лицом в холодную росу.

Перевод В. Мартемьяновой.

ВЕРА ШВЕНКОВА

СКРИПКА

Ее разбудил далекий шум мотора. Она быстро поднялась, сбросила рубашку и, стуча зубами, нащупала в темноте таз. Вода, приготовленная с вечера, превратилась в лед. Огонь разводить было некогда: машина приближалась, и по надсадному гулу мотора чувствовалось, как тяжело машине бороться с сугробами.

Она быстро оделась и, проваливаясь в глубокий снег, заторопилась вниз по улице. Подбежала к магазину, отперла дверь и сразу же разожгла печку: поднесла спичку к облитой керосином щепе, та вспыхнула, затрещала, в трубе загудело.

Она вышла на улицу, набрала в пригоршни снега и умылась. На улице маячили темные фигуры: люди торопились к первому автобусу, который отходил в половине пятого. Было еще довольно темно. Даже теперь, когда ночи стояли ясные и светлые, по утрам темнота заметно сгущалась.

Машина остановилась перед магазином. Напарник шофера снял бидоны, ящики с бутылками и банками, отсчитал в корзину буханки.

— Это спрячьте про запас, а то завтра нас занесет, — сказал он улыбаясь.

— Теперь не занесет! Оттепели начинаются.

Она стала носить товар в магазин. Полушубок расстегнулся, лицо разгорелось. Она глубоко вдыхала морозный воздух, смешанный с запахом бензина и дыма.

Выйдя в последний раз за товаром, она столкнулась с ним лицом к лицу.

— Я помогу вам, — предложил он.

— Не надо!

Но он уже схватил ящик с бутылками и внес его в магазин.

— Это вы все сами перетащили? — удивился он.

— А кто же еще?!

Он посмотрел на нее внимательно, словно не доверяя ее словам.

Она начала подбрасывать в печку дрова, чтобы спрятаться от его взгляда.

— Не оставлять же бутылки на морозе, — заметила она. — Молоко замерзнет, и бутылку как ножом разрежет.

Он сидел неподвижно.

— Сколько? — спросила она.

— Литр, как всегда. И четвертинку хлеба.

— Как-то чудно…

— Что?

— Что вы пьете молоко. У нас его пьют только дети да женщины, когда готовятся…

В этот момент она шутливо подумала: может, и он к чему-нибудь готовится… Впрочем, где еще перекусить человеку в такую раннюю пору. Щеки ее порозовели.

Он сел на перевернутый ящик. Белый лед в кастрюльке понемногу оттаивал, а у горячей стенки молоко даже начало пениться.

— Надолго ли к нам?

— До конца зимнего сезона. Потом уйду.

Он не сказал, куда уйдет. Наверное, из тех скитальцев, которым не сидится на месте: сегодня здесь, завтра там.

— Наши мужчины все ушли на Шумаву. Там заработки больше.

— И ваш ушел?

— Да.

— Выходит, вы соломенная вдова!

Она отвернулась, чтобы он не заметил ее смущения. Какое ему дело?

Налила молока, нарезала хлеба. Он начал есть, не спуская с нее глаз. Тогда она вышла на улицу, взяла метлу и стала разметать дорожку.

— Без вас я бы здесь погиб, — сказал он, появившись следом за нею, и медленно пошел вдоль улицы. Она посмотрела ему вслед: высокий, худой, в тонком свитере и легкой куртке, без шарфа и без рукавиц. «Наверное, ему страшно одиноко, — подумала она, — да и не деревенский он, совсем не похож на наших парней и мужчин, у них толстые шерстяные свитеры, теплые полушубки. А этот… Подует посильнее — и просквозит его».

К остановке подполз автобус. Было шесть часов утра. Из домов высыпали женщины с хозяйственными сумками. Довольно скоро перед магазином образовалась очередь. Начинался новый день.

Всю эту зиму он проспал, и сон его был тяжелым. Казалось, он заснул, едва сойдя с автобуса, — вернее, когда подошел к первому попавшемуся дому и спросил, не сдается ли здесь койка. Ему предложили кровать со взбитой периной, и он уже не мог оторваться от этого дома. Каждый день на работу, с работы домой — и спать.

Ему казалось, ничто его не интересует, но подсознательно, как ребенок, он постепенно знакомился с окружающим: на ощупь находил дубовый стол и стулья, изголовье кровати или дверной косяк, когда неуверенной походкой, сонный, брел куда-нибудь, если это было необходимо.

Разговорчивая старуха хозяйка охотно рассказывала ему о какой-то женщине, которая уже несколько раз приезжала сюда на лето. «Она спала здесь, в вашей комнате и на вашей кровати, — говорила хозяйка. — Такая больная была, что без порошков и заснуть не могла. У них в городе даже ночью стоит шум, так что у нее нервы совсем расходились. Здесь же она спала как убитая. Могла проспать день и ночь. А как восхищалась нашим воздухом! Но дело тут скорее не в воздухе, а в перемене места».

Хозяйка готовила ему ужины, чаще всего картошку, политую жиром. Уставший после работы, он машинально ел и сразу же зарывался в перину. «Это меня еда валит», — думал он и вспоминал о легких пикантных блюдах, которые готовила ему Габика в первые годы после свадьбы. Воспоминания о прошлом несколько разнообразили его существование. А иначе и не стоило просыпаться. Что бы он делал здесь по вечерам? Сидел в трактире? Или вырезал дома толкушки для промысловой артели?

Однажды утром туман рассеялся и показались горы. Он узнал хребет Низких Татр, которым любовался когда-то в детстве, только с другой, солнечной стороны, где смешанный лес осенью горит всеми цветами, а весной одевается в нежную зелень. Отсюда, с севера, горы стеной загораживали солнце. Под ними глубокой тенью мрачно и молчаливо возвышался хвойный лес. Когда-то давным-давно, еще в школьные годы, он был в этих горах на экскурсии. Его товарищ, привыкший к равнине, смотрел боязливо и удивленно: «Ух, какие горы! Здесь не разбежишься!».

«Закончится зимний сезон, соберу вещички и подамся дальше», — рассеянно рассуждал он.

Но сейчас ему и здесь было неплохо: горы словно разделили его жизнь, оставив по ту сторону детство. Первое время, когда он спустился в долину и