Но пока Тито был в очередной раз избран президентом. Это произошло 16 мая 1974 года. Его мандат не был ограничен никаким сроком. Интересно, что в конституции не упоминалось название гимна страны. Дело в том, что им были недовольны неславянские народы Югославии, прежде всего албанцы. Они возмущались тем, что гимном является мелодия с названием «Гей, славяне!».

По замыслу Тито, новое устройство страны должно было выбить из рук националистов большую часть козырей, однако вскоре стало ясно, что этот фокус не удался. Республики больше ругались между собой, чем договаривались, и каждая из них тянула одеяло на себя. Общефедеральный рынок раскалывался, республики охотнее сотрудничали с заграницей, чем друг с другом. Их границы закрывались для товаров-конкурентов от собратьев по федерации.

Тито, даже несмотря на весь свой огромный жизненный опыт, не смог предусмотреть, что и партия начнет расслаиваться по национальному признаку. Правящая партократия, быстро почуяв, куда ветер дует, стала расслаиваться на отдельные «местные партократии», в руках которых находились внушительные инструменты власти. Наблюдатели за границей, да и внутри страны все чаще говорили, что югославская федерация все еще существует только благодаря одному фактору — самому Тито.

27–30 мая в Белграде проходил X съезд СКЮ. На нем состоялось назначение Тито на пост председателя партии — и тоже «без ограничения срока мандата». Тито назвал съезд «съездом победы», «самым лучшим съездом в истории нашей партии», который «как свет факела блеснул во всем мире»[747]. Когда стихли овации, все вдруг услышали плач, который раздавался с первого ряда, где сидела Йованка Броз. Все решили, что она плачет от радости за Тито, и овации возобновились с новой силой. Между тем есть и другое объяснение этим слезам.

Йованка очень хотела попасть в ЦК. «Другие, как Чаушеску, своих жен двигают наверх… — говорила она врачу Тито Александру Матуновичу. — Не вижу причин, по которым я не могла бы занять важную должность в партийном аппарате или государственных органах. Думаю, никто не сможет продолжить политику Тито лучше меня, потому что эту политику мы вместе осмысливали и проводили»[748].

Перед съездом она обратилась к нескольким руководителям с просьбой выдвинуть ее кандидатуру при выборах в ЦК, и они ей это обещали. Но Тито прямо не высказал своего отношения к этой идее, и Йованку так и не выдвинули. Только немногие знали, что в отношениях Тито и Йованки назревал кризис…

31 июля — 1 августа в Хельсинки проходила церемония подписания Заключительного акта по безопасности и сотрудничеству в Европе. Президенты, премьер-министры, министры иностранных дел и члены делегаций 35 стран толкались в тесных кулуарах. Брежневу или американскому президенту Форду охрана расчищала дорогу. Тито же шел всегда один, в сопровождении лишь своего адъютанта генерала Рапо. Но вся толпа государственных деятелей «с уважением расступалась перед ним, как Красное море перед Моисеем»[749]. Тито был среди них живой легендой. Единственным еще живым руководителем из тех, кто сумел дать отпор Гитлеру.

7 октября 1975 года Тито принял на Бриони делегацию представителей вооруженных сил СФРЮ. Он весьма откровенно расставил все акценты в отношении внешней угрозы Югославии:

«С США у нас очень хорошие отношения. Они даже нас уверяют, что они „наш зонтик“, несмотря на то, что мы такие, какие мы есть. (Смех в зале.) Я, конечно, в это не верю. Так как знаю, что движение неприсоединения — это бельмо на глазу США. Неприсоединение — это также бельмо на глазу другой страны — СССР, несмотря на то, что они нас уверяют, будто ничего против него не имеют…

Я также ценю, что сейчас нам с Востока не угрожает опасность… Ценю, что СССР не пойдет на авантюру против Югославии, которая имеет такое влияние в мире, такие вооруженные силы и такой единый народ». Впрочем, заметил он, «наше негативное внутреннее поведение, раздоры, ссоры усиливают аппетиты противников внутри и вне страны»[750].

Но Тито волновали не только внутренние раздоры, он опасался и тех, кто бежал за границу и там не прекращал борьбы с ним. Тем более что сторонников Информбюро он так и не простил. В середине 1970-х годов около двух сотен «информбюровцев» все еще не прекращали своей активной деятельности. В Югославии их считали «рукой КГБ».

В конце марта 1974 года в Белграде получили сведения, что в Черногории готовится проведение съезда так называемой «Новой КПЮ», в которой, по некоторым данным, состояло около шестисот человек. Сотрудники госбезопасности арестовали всех делегатов в одном из частных домов города Бар — их было 12 человек. К тому времени съезд уже успел утвердить программу, устав и декларацию о создании «Новой КПЮ». Но настоящий международный скандал вызвало похищение одного из лидеров югославской эмиграции Владо Дапчевича[751].

В 1955-м, после нескольких лет, проведенных в тюрьме, Дапчевич бежал в Албанию, а потом и в Советский Союз. Позже он переехал в Западную Европу.

В эмиграции он разгружал вагоны, подметал улицы и пытался вести «революционную пропаганду» среди югославских «гастарбайтеров». По утверждениям бывшего главы румынской службы государственной безопасности — Секуритате — Йона Пачепы, слухи об активности Дапчевича беспокоили Тито и он во время одной из встреч с Чаушеску на Бриони обсуждал с ним план его нейтрализации. Тогда возникла идея заманить его в Румынию, там арестовать и передать в руки югославов[752].

Дапчевича удалось выманить в Бухарест. Там его похитили и отправили в Югославию, где приговорили к смертной казни, но заменили ее на 20 лет заключения. В 1988 году его освободили и выслали из страны. Дапчевич вернулся в Югославию через два года, где и умер в июле 2001-го.

Похищение Дапчевича вызвало много шума. На Западе заговорили о «боевиках Тито» — раньше о них писали, что они расправляются только с усташами. Однако советское руководство откликнулось на «дело Дапчевича» неожиданной поддержкой Тито. В ноябре 1975 года в Москве с визитом побывал Кардель, и 27 ноября «Правда» в передовой статье резко раскритиковала «информбюровцев». На этом фактически закончилась поддержка антититовской коммунистической позиции со стороны СССР и КПСС.

Несмотря на некоторое сближение с Москвой, Тито долго колебался: ехать ли ему на конференцию коммунистических и рабочих партий в Берлин. И только в самый последний момент решил ехать. Когда Тито вошел в зал, члены делегаций начали вставать, аплодируя, — многие не рассчитывали увидеть его здесь[753].