озера и бури, но при этом всплеске воя попа́дали наземь. Воята видел, как Тёмушка, припав к бабе Ульяне, клонит голову, как ветер треплет её длинную косу и та сама бьётся в воздухе, как тёмная змея.

«Воззовёт ко мне, и услышу его…»

А потом вода в самой середине озера будто взорвалась изнутри; нечто огромное, тёмное, будто сгущённая тьма, вырвалось из-под воды и устремилось вверх, в небо. Народ разом закричал от ужаса. Никто не устоял на ногах, даже Тёмушка и баба Ульяна. Толстое копье тьмы, живой вихрь, крутясь вокруг себя, уносился ввысь, издавая тот же полурёв-полувой такой силы, что закладывало уши до боли. Озёрная вода, подхваченная его движением, тоже взлетела – и опала, широкой волной расплескавшись по берегу. Достало даже до горушки – поток обрушился на Вояту и женщин возле него. Уже не в силах играть, Воята всё же закончил, выкрикивая вверх, вслед исполинскому вихрю:

– Долготою дней… исполню его… и явлю ему… спасение мое!

Вой и рёв стихли, но этого сразу никто не заметил: измученный, почти убитый слух отказал. Зато хриплые, сорванные голоса отозвались возгласами изумления.

Там, куда умчался вихрь-змий, в далёкой вышине вспыхнула звезда. Рудо-жёлтая, пылающая, она стояла в вышине потемневшего неба, за нею тянулся длинный пламенный хвост. Сидя и лёжа на земле, промокшие от озёрной воды, изумлённые и растерянные люди наблюдали за дивной молнией, которая, вопреки естеству, родилась из воды и ушла в небо.

– Воссияет свет превелик! – Воята заставил себя подняться с мокрой травы. – Изыдет велия звезда светлая! И будет стояти вверху озера! Всё, как Панфирий обещал! Это она! – Он взял за руки сперва Тёмушку, потом бабу Ульяну и помог им подняться. – Та самая звезда! Знамение змиево!

– Это оно! Знамение! – хрипло воскликнула у него за спиной Еленка, и никогда ещё голос её не звучал с таким восторгом и воодушевлением. – Мой отец его ждал! Оно пришло! Явилось!

– Господу Богу помолюся и святой Пречистой поклонюся! – среди наставшей тишины заговорила баба Ульяна, и старческий голос её прозвучал над берегом с удивительной твёрдостью и силой.

– Господу Богу помолюся и святой Пречистой поклонюся! – повторила Тёмушка, встав рядом со старухой и так же сложив молитвенно руки.

Она говорила не так уверенно, не приученная в лесу к словам молитвы, но голос её серебристым эхом поддерживал голос бабы Ульяны и, казалось, разносил его до самых дальних пределов бытия.

– Святому Николе, Троице, Покрове-Богородице!

– Святому Николе, Троице, Покрове-Богородице!

– И ясному месяцу, праведному солнышку, частым звёздочкам и всей святой силушке небесной!

– И ясному месяцу, праведному солнышку, частым звёздочкам и всей святой силушке небесной!

– Михаил-архангел, Гавриил-архангел, Никола Милостивый! Снидите с небес и снесите ключи позлащённые! Отомкните воды глубокие, порушьте тридесять замков, распахните врата медные, опрокиньте тын железный! Выпустите Великославль-град на вольный Божий свет!

– И глаголет Михайло-архангел: слышу я тебя, раба Божия Ульяния, и тебя, раба Божия Артемия! – прозвучал над берегом мужской голос, уверенный и сильный, похожий на мягкий раскат грома; от него веяло теплом, вмиг отогревшим замёрзшие от ужаса сердца. – Повелеваю Николе Милостивому взять три ключа позлащённых, снити с небес, отомкнуть воды глубокие, порушить тридесять замков, распахнуть врата медные, опрокинуть тын железный! Выпустить Великославль-град на Божий вольный свет!

Голос умолк, но в ответ послышались изумлённые крики. Близ Тёплых ключей вода засияла золотом, будто со дна в том месте поднималось особое подводное солнце. Воята вспомнил: нечто подобное он уже видел, когда зимой был здесь со стариками и из полыньи сам собой вырастал золотой мост.

Но это был не мост. Золотое сияние вытянулось в черту, пробежавшую от воды на песок у камня-медведя и до самой берёзы. Сияние сгустилось, и стала видна золотая цепь толщиной с женскую руку.

– Цепь! – сбросив очарование, вскрикнул Воята. – Вон она! Скорее! Тяните!

Первым он сбежал с горушки на песок у Тёплых ключей и ухватился за конец цепи. Так страшно было, что она исчезнет, если не успеть её поймать! Цепь уходила в воду, и её золотое сияние медленно угасало на глубине. Воята потянул – цепь не сдвинулась, как прикованная к какому-то исполинскому кольцу на дне. Вот какую тяжесть испытал отец Македон – однако тянул что было сил, пока не разорвалось сердце.

Тут его кто-то обогнал, и незнакомый мужик обеими руками ухватился за цепь впереди него. А потом набежала целая толпа: человек десять, пятнадцать, двадцать, окружив цепь, взялись за неё и потянули.

И цепь сдвинулась.

– Идёт, идёт! – радостно заорали на берегу. – Давай ещё!

– Эх!

– Навались!

– Раз! Раз!

С горушки бежали ещё люди; иные заскочили в воду, чтобы взяться за ту часть цепи, что не дошла до берега. Посыпались и бабы – эти ухватились за мужиков и тоже тянули, вопя и визжа.

Цепь двигалась, и Воята у её конца отступал от воды – шаг, ещё шаг, ещё. Цепь шла быстрее с каждым новым помощником. Вояте видна была она на всю длину – вернее, длинная и густая людская вереница, под руками и плечами которых скрывались звенья, – и он был изумлён величиной и тяжестью цепи из золота, выходящей со дна. Прибежавшие последними зашли в воду по самые плечи и тоже тянули часть цепи под водой.

– Раз! Раз! – выкрикивал плотный краснолицый мужик, видно, привыкший распоряжаться на общих работах.

Нижний конец цепи как будто отпустило – от внезапного толчка все повалились наземь, и Воята тоже. Снова взмыл к небесам крик – люди копошились на песке и траве, пытаясь встать, самые дальние плыли. Цепь лежала на берегу, как огромная золотая змея.

Но на неё никто и не смотрел. Теперь уже всё озеро, во всю ширь между берегами, осветилось и налилось крепнущим золотым сиянием. Исполинское солнце вставало со дна, и было страшно, хватит ли ему простора в этой чаше, не разорвёт ли оно сами берега.

Будто волоты[79] подземельные поднимали целый город на блюде – Великославль-град вставал из глубин. Сперва над водой показались крыши бревенчатого сооружения на самой вершине холма. Зданий, подобных этому, Воята никогда не видел. Многочисленные слеги и «курицы» крыши были вырезаны в виде птичьих голов – будто здесь и есть небесное обиталище душ. Искусно украшенное резьбой, здание было окружено стеной, и каждое стоячее бревно в этой стене венчалось резной головой: чередовались человеческие бородатые головы и рогатые бычьи. В стене было трое огромных ворот, от каждых вниз по холму спускалась дорога и выводила к другим воротам – в крепостной стене, которая опоясывала холм по самому низу.