другой причине, — отвернулся от него Кудлаткин, налил холодного чая в стакан, глотнул, успокоился. — Это у них на нервной почве. Впервые на нары угодили. А здесь несладко. Опять же жёсткие порядки. Сюда с воли гражданские люди являются нежданно-негаданно. Заговорил писака с ними по-человечески, вот им башки и посносило вместе с разумом. Солдатову-то что?.. Ему всё нипочём. Он верит, что деньги его и здесь спасут. А другие как?

— Блох скуксился. Начал жаловаться писаке на Дьяконова, что тот деньги брал да не жаловал за это, гнал из кабинета.

— Правильно делал, — усмехнулся Кудлаткин. — Собаке подлой — собачий почёт — пинок под зад.

— Дьяконов жалобу всучил ему очередную. Новую кипу из рук в руки.

— Ничего. Кольцов мне все передаст, он мудрый журналист, наши порядки знает.

— Когда вы меня к себе позвали, как раз старуха эта, мадам Алексеева, жаловалась на санитарные условия и бессонницу. Не то таракана, не то вошь поймала. Он ей таблетку дал. Сказал, что сам употребляет, когда сна нет…

— Ладно, — махнул рукой Кудлаткин. — Посочувствовал человек пожилой женщине. Но ты это… Ефремов, актик-то про таблетку составь и мне подай.

— Есть! — вытянулся тот.

— Ну иди, иди, — вздохнул Кудлаткин. — Вот в этом вся наша жизнь. Продолжай, Ефремов, наблюдение. Потом доложишь подробности.

XIII

Заканчивался десятый час вечера, а Кольцов всё ещё высиживал в приёмной начальника ОГПУ, утопая в видавшем виды просиженном кожаном диване напротив подрёмывавшего дежурного. Иногда тот подымал голову, лениво оглядывался по сторонам, кидал косой взгляд на знаменитость и, подёргивая себя за длинноватые усы, тихо со значением фыркал. Перед этим журналиста сухо уведомили, что идёт важное совещание, но его обязательно примут, как только оно закончится. Кольцову не надо было объяснять, что это мстительный ответ на его выходку отправиться в тюрьму к арестантам вопреки званому приёму, но поздно было в очередной раз корить себя за такие вот мальчишеские чудачества, которые он не мог истребить в себе, ненавидя помпезность и чванство провинциального начальства.

Вот и в этот раз. По дурости отказался, а теперь ему откровенно мстили, чем могли. С первого дня развязавшийся конфликт ещё может отрыгнуться так, что долго икать придётся… С чего его занесло? Теперь и не вспомнить, да и есть ужасно хотелось. Хотя и поил его Кудлаткин чаем, пряниками угощал, но разве это настоящая пища, которая, несомненно, ждала его на столе Кастрова-Ширмановича! К тому же в командировках, давно подметил он, ему почему-то всегда ужасно хотелось есть. Кольцов проглотил слюну, с тоской глянул в затемневшее окно за спиной дежурного. Тот совсем обмяк или специально выдерживал мину на лице, но не спешил зажигать свет.

Удивительно чёрные ночи на юге, мгновенно всё тонет во тьме!.. Как ни велик опыт, морщился Кольцов, а без досадных ляпов опять не обошлось. Ещё собираясь в командировку, конечно, он допускал, что в такой длительной поездке и при особой её серьёзности шероховатостей не избежать. Но, к сожалению, их набиралось предостаточно. Журналист опытный, он старался учесть всё, предупредить возможность даже малейшего промаха. Для этого, кстати, времени было с избытком. Буквально по пунктикам можно было разложить план предстоящего визита в тихий городок, чем шляться без толку по палубам теплохода с верхней на нижнюю и обратно, покуривать в ресторане, предаваясь психологическим инсинуациям. Кстати, шикарную поездку на теплоходе по всей Волге ему устроил Иегуда. Вот то приглашение и переживания насчёт подоплёки поездки, скорее всего, и привели его к душевному срыву. Изнервничался вконец и, не успев приехать, взъерепенился ни с того ни с сего, зачудил, как сорванец! Не смог сдержать себя при виде двух дубоголовых соглядатаев, приставленных к нему местным гепеушником!.. К тому же те так беспардонно ворвались к нему в номер, когда он едва продрал глаза!.. Враз взыграли скрываемые даже от себя самого давние неприязненные чувства, дремавшие с тех… первых памятных дней его знакомства с ненавистным учреждением…

Тогда он внезапно и негласно был приглашён человеком с неприятной физиономией хорька. Вызов взъерошил все его прежние, уже почти забытые тревоги, возродил страхи, смешал планы, а тот хорёк, положив перед ним лист бумаги, нескрываемым издевательским тоном произнёс так, что он запомнил сказанное слово в слово:

— Ну как же вы не догадываетесь, о чём писать, гражданин Фриндлянд[94]? Задумали редактировать на всю страну журнал… «Огонёк», кажется?.. Огонёк — это же почти искра! Угадал? А с «Искры», известно всем, Ильич наш начинал. С большим смыслом вы размахнулись… Про другую важную вашу деятельность я пока умолчу. — Он ядовито ухмыльнулся. — Напишите для начала всю правду о сотрудничестве с буржуазными газетами… такими как «Киевское эхо», «Вечер», «Наш путь», «Русская воля». Кажется, это было в 1917–1919 годиках… Вы как раз в партию большевиков вступали, нет?

— В партию я вступил в 1918 году по рекомендациям товарищей Луначарского и Левченко, — бледнея, ответил он.

— Вот-вот. Я сомневался, вдруг запамятовали. По молодости тогда баловались, конечно… Кто из нас в такие лета не шалил? Вы же не по вражеской злобе совершали нападки на большевиков и на товарища Ленина?.. Значит, не запамятовали, а я уж газеточки те со статейками гадкими подобрал, не желаете ли глянуть?..

И тогда в том чистом листе дрожащей рукой он стал выводить чёрным по белому: «Мелкобуржуазное происхождение и воспитание (я являюсь сыном зажиточного кустаря-обувщика, использовавшего наёмный труд) создали те элементы мелкобуржуазной психологии, с которыми я пришёл на советскую работу и впоследствии в большевистскую печать…»[95]

Нет, тогда это не было вербовкой его в нелегальные агенты. Он не подписал никаких обязательств о сотрудничестве, не давал обещаний «стучать» на товарищей. Ему деликатно напомнили прошлое, с которым не то чтобы работать в «Огоньке» или в «Правде», сгореть можно было в одну минуту, просто исчезнуть с земли. А его не трогали. «Мохнатой руки», как принято было говорить, он тогда не имел, да и вряд ли нашлась бы такая рука, чтобы вступиться за него?! Кому он нужен, гадал Кольцов, с какой неведомой целью его оставили живым и на свободе? Что-то ждёт его впереди, какая особая миссия?

Приглашённый спустя некоторое время в то же учреждение по пустяку к начальнику рангом выше, он сообразил, что это опять неслучайно, его помнили и ему не давали забыть. А когда он был вызван к самому Иегуде, догадался, что большие дела рядом.

Испугался по-настоящему, во время беседы был скован, всё ждал чего-то главного,