Говорят, что творец первой русской конституции, князь Дмитрий Михайлович Голицын, скажет потом: «Пир был готов, но званые оказались недостойными его; я знаю, что паду жертвой неудачи этого дела; так и быть, пострадаю за отечество; мне уже и без того остается недолго жить; но те, кто заставляет меня плакать, будут плакать дольше моего».

Поражает в этих словах князя соединение почти пророческого предвидения с удивительной близорукостью по отношению к событиям, участником которых был сам.

Насчет горьких слез, которые предстоит пролить и тем, кто препятствовал, и тем, кто помогал Анне Иоанновне установить самодержавное правление, угадано верно.

А вот с утверждением о готовности пира можно и поспорить.

За те тридцать пять дней, что жила Российская империя без императора, никакого конституционного пира приготовить не удалось.

И продукты требовались для этого другие, и повара…

Поскольку заблуждение князя Д.М. Голицына и сейчас еще разделяют многие историки, напомним, как развивались события, когда под утро составлен был черновой вариант «Кондиций»…

В десять часов утра 19 января 1730 года в Кремлевском дворце собрался Синод, Сенат и генералитет. На этом собрании князь Дмитрий Михайлович Голицын объявил об избрании на престол Анны Иоанновны.

Средняя дочь царя Иоанна Алексеевича и Прасковьи Федоровны Салтыковой, будущая императрица Анна Иоанновна родилась 28 января 1693 года.

Ей было всего три года, когда умер отец, и ее с матерью и сестрами взял под покровительство дядя – Петр I.

Для житья царице с дочерями был отведен Измайловский дворец. «За царевнами, – как пишет М.И. Семевский, – ухаживало множество мамушек и нянек; они гуляли с ними в тенистых садах, посещали хозяйственные заведения, стеклянный завод, славный своими изделиями; молились по церквам, забавлялись на прудах, которых насчитывалось до двадцати. Царевны пускали туда щук и стерлядей с золотыми сережками и сзывали рыб на корм по колокольчику. Подрастая, они привыкали в теремах своих к шитью и вышиванию шелком и золотом, но рукоделье не далось им; по крайней мере, нет известий, чтоб какая-нибудь из трех сестер сделалась искусницей в этом деле».

Императрица Анна Иоанновна. Портрет работы Г. Бухгольца. Сер. XVIII в.

Эта идиллическая жизнь соседствовала с правлением Петра I, многие события которого происходили в непосредственной близости от вдовствующего семейства, и царице Прасковье Федоровне, набожной по воспитанию, пришлось теперь делить время между церковными службами и театральными зрелищами, паломничествами и петровскими мистериями.

Казни стрельцов и опала, обрушившаяся на царских сестер из милославской ветви семьи, сделали царицу Прасковью осторожною, почти боязливой. Чтобы угодить гневливому деверю, она прервала отношения с опальными родственницами. Имея возможность навещать заключенную царевну Софью, Прасковья старательно уклонялась от этих свиданий.

Необходимость прилаживаться, угождать, обманывать повлияла и на будущую императрицу Анну. Детство ее, как отмечают исследователи, прошло в условиях, при которых невозможно окрепнуть воле, нельзя выработаться характеру.

Обучалась она, кажется, только русской грамоте и немецкому языку. Учитель французского языка и танцев оказался негодным преподавателем, да к тому же и французского языка, похоже, не знал. Ничего хорошего из его уроков не вышло.

Зато немецкий язык Анне Иоанновне преподавал Иоганн-Христофор-Дитрих Остерман, старший брат будущего кабинет-министра Российской империи. Был этот Остерман, как утверждают современники, величайшим глупцом, что не мешало ему считать себя человеком с большими способностями, вследствие чего он любил говорить загадками…

Одна из загадок была предложена этим учителем самой русской истории… Это произошло, когда Иоганн-Христофор-Дитрих представил царице Прасковье своего умного младшего брата.

– Как тебя зовут? – спросила Прасковья.

– Генрих! – отвечал бойкий немец. – Сын Ивана.

– Коли так… – сказала царица, – ты и должен называться Андреем Ивановичем.

Так и был «крещен» человек, которому вскоре предстоит стать кабинет-министром.

Знакомство с Остерманами, пожалуй, самое ценное, что вынесла будущая императрица из своего обучения.

Впрочем, тогда она этого еще не знала.

Семнадцати лет от роду, Анна Иоанновна была выдана замуж за своего сверстника, племянника прусского короля, курляндского герцога Фридриха-Вильгельма.

Об этом браке Петр I договорился с прусским королем в Мариенвердере еще в 1709 году. 10 июня 1710 года был заключен брачный договор, а 31 октября в Петербурге сыграли свадьбу.

Обряд венчания был совершен в полотняной походной церкви, поставленной во дворце князя Меншикова. Невеста была в белой бархатной робе, с золотыми городками и длинной мантией из золотого бархата, подбитой горностаем. На голове ее красовалась королевская корона. Жених был в белом, затканном золотом кафтане.

Здесь же во дворце был устроен и обед.

Новобрачные сидели за свадебным столом под лавровыми венками… Тост сменялся тостом, и каждый сопровождался залпом пушек на плацу и на царской яхте «Лизета», стоящей на Неве под окнами дворца. Петр I был очень весел на этой свадьбе; в третьем часу пополуночи, когда прекратился бал, сам повел в спальню молодого герцога.

На другой день Петр угостил молодых громадными пирогами. Когда пироги вскрыли, изнутри выскочили две разряженные карлицы. Петр отнес их на свадебный стол, и здесь карлицы исполнили менуэт.

Снова произносились тосты, снова палили пушки, а когда стемнело, на Неве сожгли фейерверк. Огненной потехой распоряжался сам государь и – зловещее предзнаменование! – едва не поплатился за неосторожное обращение с огнем.

Несколько недель Петр I развлекал Фридриха то фейерверками, то пальбой, то катанием в обществе дам, то пьянками. Герцог тут обнаружил несомненный талант – пил до невозможности, и 10 декабря 1710 года едва не погиб – наводнение чуть было не унесло дом, где лежал в пьяном беспамятстве курляндский жених.

Надо сказать, что Курляндия была тогда театром военных действий, и приобретение ее всего за 200 тысяч рублей приданого[102] можно было считать выгодным предприятием…

Петру I редко удавались политические комбинации. Брак племянницы стал исключением из этого правила, и этим, по-видимому, и объяснялось хорошее настроение и столь необыкновенное радушие императора.