Лекс не пошел на поминки. Просто не смог. Он сидел на пассажирском сидении, уговаривая себя, что через месяц он откроет производство, офис, встретит директоров из головного и учредителей. Его жизнь продолжается. В ней есть все: дело и женщина.

Повилика с беспокойством поглядывала на Лекса и вела машину в город. Город, лишившийся двух его самых значимых связей. Город, ставший чужим.

Узкая, словно шкаф, и абсолютно серая камера. Ее разместили в одиночке. Не хотели, чтобы другие заключённые убили полицейского до суда, но остро желали максимально усложнить ей жизнь. Они не знали, что делают ей огромное одолжение. Камера походила на гроб. Темная, сырая, холодная. Вероника неподвижно лежала на узкой койке, не моргая, смотрела в потолок и представляла, как ее закапывают в землю в этом вот гробу. Она слышала чужие далекие смеющиеся мужские голоса. Голоса лживые, предающие, причиняющие боль, убивающие и продолжающие жить своей жизнью дальше. Она чувствовала, как земля падает на крышку ее гроба. Как леденящая тьма могилы наполняет ее жаждой мести. Наполняет ненавистью. Безумным потоком, силы которого хватит на века. Коллеги и друзья Егеря не оставят ее живой, она не сомневалась. Она очень на это рассчитывала. Когда в камере раздался легкий щелчок, она не вздрогнула. Лишь едва заметно улыбнулась. Она не боялась умереть. Она уже умерла. Вероника, словно гусеница в коконе, ждала своего часа. Она чувствовала, как у нее проклевываются цветные, яркие, легкие крылья, которые ей предстояло распахнуть и взлететь. Пистолет с глушителем. Отличный выбор.

Вероника открыла глаза. Вокруг нее кружился вихрь из лепестков сирени. Ей предстоял вечный танец.