— Он был на моем катере, — сказал Томас. — Будь я там...

— Он погиб бы в каком-нибудь другом месте, — решительно перебила Жюстина. — У него были враги, Томас. И он это знал. И ты знал.

— Мне надо было остаться с ним, — настаивал Томас. — Я мог бы что-нибудь придумать. Что-нибудь заметить.

— А мог бы не заметить, — возразила Жюстина, тряхнув головой. — Нет. Пора, милый мой, прекратить терзаться виной так, как это делаешь ты. — Губы её чуть скривились. — Слишком это... в стиле эмо, вот как. И мне кажется, с нас этого хватит.

Томас зажмурился.

Жюстина подошла к нему вплотную. Клянусь, одной её походки хватало, чтобы даже святой пустил слюни. Сам Уриил, похоже, наблюдал за этим с удовольствием. Все с той же медленной, ленивой чувственностью она наклонилась — тоже зрелище что надо — и забрала у Томаса бутылку. Потом выпрямилась, пересекла гостиную и поставила виски на полку.

— Любовь моя. Я собираюсь положить конец этой твоей Голодовке. Здесь. Сейчас.

Глаза у Томаса чуть побледнели, но он нахмурился.

— Милая... ты же знаешь, я не могу...

Жюстина выразительно выгнула бровь.

— Не можешь? Что именно?

Он раздраженно оскалился.

— Касаться тебя. Иметь тебя. Да просто быть с тем, кто меня любит, — это жжет меня изнутри... хотя это ведь я одарил тебя этим.

— Томас, — вздохнула Жюстина, — милый ты мой человек. Пойми, это ведь можно обойти. И довольно просто, прямолинейно, милый мой.

В двери щелкнул ключ, и в гостиную вошла ещё одна молодая женщина. Темнокожая, с необычным красноватым оттенком прямых черных волос. Взгляд её темно-карих глаз прямо-таки обжигал тропическим зноем. Одежду её составляли черное пальто-тренч и черные туфли на шпильках — правда, когда она скинула пальто на пол, оказалось, что этим ее гардероб и ограничивается.

— Это Мария, — представила её Жюстина, и девушка подошла и обнялась с ней. Жюстина по-сестрински поцеловала её в губы, а потом с сияющими глазами повернулась к Томасу.

— А теперь, милый мой, я возьму её. Возможно, без лишней глубокой привязанности, но со всей подобающей страстью и желанием. А потом ты сможешь взять меня. И возьмешь. И все станет гораздо лучше.

Глаза моего брата светились ярким серебром.

— Повторять, — шепнула Жюстина, и щеки её чуть порозовели, — по мере необходимости.

Я почувствовал, что краснею сам, и деликатно кашлянул. Потом повернулся к Уриилу.

— С учетом обстоятельств...

Архангел явно забавлялся, глядя на моё смущение.

— Да?

Я покосился на девиц — те как раз снова целовались — и вздохнул:

— Да. Гм... Мне кажется, с моим братом все будет в порядке.

— Значит, вы готовы? — спросил Уриил.

Я посмотрел на него и только улыбнулся.

— Когда же это наконец закончится? — вздохнул он и снова протянул мне руку.

На этот раз мы очутились во дворе чикагского дома. Перед ним росли два старых раскидистых дуба. Дом был белый, в колониальном стиле, с белым штакетником, отделявшим двор от уличного тротуара. В доме росли дети, свидетельством чему могли служить несколько снеговиков, медленно погибавших в теплых предзакатных лучах солнца.

Еще перед домом стояли несколько безмолвных фигур — мужчин в темной одежде и длинных плащах. Один стоял у крыльца. Еще четверо охраняли дом по углам, и еще один дежурил на крыше, причем как он не соскальзывал оттуда по обледеневшему скату кровли, я понять не мог. Еще двое стояли по углам участка со стороны улицы, а пара шагов в сторону позволили мне разглядеть как минимум одного на заднем дворе.

— И здесь ангелы-хранители, — пробормотал я.

— Майкл Карпентер более чем заслужил такую охрану, — отозвался Уриил неожиданно мягким голосом. — Как и его семья.

Я резко повернулся к Уриилу.

— Она... она здесь?

— Фортхилл хотел найти самое безопасное место, куда бы он смог поселить вашу дочь, Дрезден, — ответил Уриил. — В общем, не думаю, чтобы он смог сделать более удачный выбор.

Я поперхнулся от волнения.

— Она... то есть она...

— О ней заботятся, — сказал Уриил. — И любят, конечно же. Уж не думаете ли вы, что Майкл с Черити будут делать для нее меньше, чем для своих собственных детей? После того, как вы их спасали, и не раз?

Я поморгал — в глазах защипало. Дурацкие глаза.

— Да нет. Нет, конечно, не думаю. — Я сглотнул и попытался совладать со своим голосом. — Я хочу еёе видеть.

— Это не переговоры о судьбе заложников, Дрезден, — буркнул Уриил, но все же улыбнулся. Он поднялся на крыльцо и обменялся кивками со стоявшим у двери ангелом-хранителем. Мы прошли сквозь дверь в лучших традициях призраков, хотя настоящему призраку, боюсь, этого бы не удалось. Порог у Карпентеров мощнее и неприступнее Великой Китайской стены. Я бы не слишком удивился, если бы его можно было разглядеть на снимках с орбиты.

Мы прошли по затихшему, спящему дому моего друга. Карпентеры ложатся рано, но рано и встают. Непостижимо, но кто из нас без изъяна? Уриил провел меня вверх по лестнице, мимо еще двоих ангелов-хранителей, в одну из верхних спален — в ту, что раньше служила Черити пошивочной. Помнится, злополучные чародеи тоже пару раз находили здесь приют.

Мы прошли сквозь дверь, и там нас приветствовал негромкий предупредительный рык. Огромная груда мягкого меха, лежавшего рядом со стоявшей в комнате двуспальной кроватью, встряхнулась и поднялась на ноги.

— Мыш, — пробормотал я, падая на колени.

Я даже не скрывал слез, когда мой пес едва не снес меня с ног. Он честно пытался приглушить свою радость, но хвост его громко колотил по всему, что под него подворачивалось, а из пасти вылетало негромкое, восторженное, совсем щенячье повизгивание, пока он лобызал меня своим шершавым языком. Я зарылся пальцами в его густой мех, и тот оказался теплым, осязаемым, настоящим. Я чесал его, и обнимал его, и говорил ему, какой он хороший пес.

Уриил стоял над нами, улыбаясь и не произнося ни слова.

— Я тоже соскучился по тебе, мальчик, — сказал я. — Я... ну... зашел попрощаться.

Мыш перестал вилять хвостом. Его большие собачьи глаза серьезно посмотрели на меня, и он вопросительно повернулся к Уриилу.

— То, что начато, должно быть доведено до конца, братец, — сказал ему Уриил. — А у тебя еще есть здесь дела.

Мыш посмотрел на него еще раз, потом шумно вздохнул и привалился ко мне боком.

Я почесал его еще немножко, обнял — и посмотрел на кровать, где спала моя дочка.

У Мэгги Дрезден темные волосы и темные глаза, что неудивительно с учетом родителей. Вот кожа у нее немного темнее моей и смотрится куда здоровее, чем у меня. Я вообще бледноват — после всего времени, проведенного в подвальной лаборатории, чтения по ночам и всего такого. Черты лица у нее... ну, идеальные. Красивые. В первый раз, когда я ее увидел, несмотря на все, что тогда происходило, помню, я не мог удержаться от потрясения, такая она оказалась прекрасная. В жизни не видел ребенка прекраснее — ни в кино, ни где еще.