Когда к его постели подошел в семь часов слуга, Деврё лежал без движения, с горящими щеками, и разбудить его не удалось. Возможно, это было к лучшему: иначе бы он заболел воспалением мозга или сошел с ума.

Однако вслед за пароксизмами горя наступает нередко каменное оцепенение, страшный упадок сил. Это то же отчаяние, только не бурное, а тихое. Когда бедная Леонора перестала биться в истерике, вырывать «свои черные, цвета воронова крыла, волосы»{194} и изрыгать богохульства, былое видение явилось ей в ином обличье — печальнее и нежнее, но с этим фантомом она, мучимая страхом и одиночеством, сошла в могилу.

Тем утром часть соседей отправились в Дублин, где Чарлзу Наттеру должны были предъявить обвинение в нападении с целью убийства на Барнабаса Стерка, эсквайра, доктора медицины и хирурга Королевской ирландской артиллерии. Время тянулось медленно, почтенные чейплизодские сплетники изнывали в ожидании новостей. Каждый, кто встречал соседа, непременно спрашивал: «Не слышно чего-нибудь о Наттере?» — и останавливался почесать языком; потом кто-нибудь вслух удивлялся, что Клинтон, слуга доктора Уолсингема, до сих пор не вернулся; тогда другой взглядывал на свои часы и говорил, что уже час дня; оба соглашались, что Спейт, уж во всяком случае, возвратится с минуты на минуту, так как ему нужно в два часа посмотреть у Фейгана племенную кобылу.

Наконец Спейт и в самом деле появился. Тул, бывший по делам в других местах, въехал в город со стороны Лейкслипа и сейчас, спешившись, вел с майором О'Нейлом разговор на ту же животрепещущую тему. Закадычные приятели завидели у дорожной заставы Спейта — тот, предъявляя свою подорожную, успел поговорить со служащим. Разумеется, новости были. Служащий с заставы их уже знал, и Тул со всех ног бросился туда, а майор — за ним, не отставая. Раз или два Тул отчаянно встряхивал головой, а когда был уже близко, махнул рукой. Сердце его чуяло беду.

— Ну, как дела?.. Что нового? — выдохнул он.

— Выдвинуто формальное обвинение, — Спейт сопроводил свои слова торжественным взглядом, — формальное обвинение, сэр.

Тул, вздрогнув, выругался и повторил майору то, что сказал Спейт.

— Вот как, сэр? — воскликнул майор. — Ей-богу, мне ужасно жаль.

— Плохи дела, сэр, — заметил Спейт.

— Хуже некуда, — сказал Тул. — Если его осудят по этому обвинению, то, когда Стерк умрет, а умрет он непременно, Наттера снова привлекут и осудят по более тяжкому обвинению, — доктор с унылым видом подмигнул, — и дополнительных доказательств не потребуется.

— Бедная маленькая Салли Наттер! — воскликнул майор. — Жалко ее до слез, несчастное создание!

— И при таких скудных доказательствах человек может быть осужден на смерть, — возмущенно произнес Тул. — Клянусь законом, сэр, я просто вне себя. Вы обедаете сегодня у полковника Страффорда?

— Да, сэр, — подтвердил майор. — Полковнику не хотелось затевать прием именно сейчас, в эти горестные дни. — Майор задумчиво кивнул в сторону Вязов. — Но Лоу получил приглашение десять дней назад, и мистер Дейнджерфилд, и еще двое-трое других, а для отмены приема нет причин, поскольку это не родня, вы понимаете; клянусь, сэр, мне и самому сегодня не хочется идти.

В тот вечер, в пять часов, за обеденным столом в Королевском Доме собрались гости. Полковник был человек спокойный, а гостеприимство — даже когда на душе кошки скребут — требует жертв. И он выполнял обязанности хозяина, как подобает радушному и учтивому старому офицеру Королевской ирландской артиллерии; не выделяясь ни особой занимательностью, ни тем более изобилием речи, он восполнял этот недостаток умением внимательно слушать, безграничной любезностью и очень недурным кларетом. Присутствовали господин судья Лоу, мистер Дейнджерфилд, старый полковник Блай со склада боеприпасов и честный майор О'Нейл, явившийся несмотря на дурное настроение. Вероятно, их всех неплохо было подбодрить, а кларет из погреба полковника Страффорда годился для этого как нельзя лучше.

Главным героем разговора стал, разумеется, Чарлз Наттер; мистер Дейнджерфилд был в ударе и в особо благодушном настроении (пока речь не заходила непосредственно о несчастном Наттере — тогда он подобающим образом мрачнел); в своей четкой и язвительной манере он преподнес слушателям пестрый букет ньюгейтских историй{195}: о переодетых разбойниках, об умных констеблях, о том, как помогали установить истину косвенные улики — чудесным образом обнаруженные и тонко сопоставленные; о том, как затаившуюся на дне хищную рыбу хитроумными уловками выманивали на поверхность, где ее ожидали сети правосудия. Это были удивительные анекдоты о тонких уловках Боу-стрит{196} и проделках Бэгшот, об атаках и контрударах, о ловушках и о том, как их удавалось избежать; заканчивалось все, как правило, триумфом Боу-стрит, торжеством правосудия и речью на Тайберне{197}. Байки эти пришлись весьма по вкусу судье Лоу — полковник Страффорд не помнил, чтобы его друг когда-либо прежде бывал так доволен и весел; его смех вызывали и искусные стратагемы (их Дейнджерфилд описывал подробно и точно), и озорная ирония, сопровождавшая обычно развязку истории. И Лоу, с разрешения полковника Страффорда взяв слово, предложил поднять бокалы за этого доблестного офицера, а затем, воспользовавшись случаем, поблагодарил его за то, что он предоставил гостям возможность насладиться остроумными и поучительными рассказами мистера Дейнджерфилда. В заключение Лоу от всего сердца высказал надежду, что чейплизодские жители еще долго будут пользоваться преимуществами столь приятного соседства. Мистер Дейнджерфилд весело уверил, что к красоте ландшафта и приятному обществу добавляется, делая притягательность здешних мест совершенно неотразимой, ощущение безопасности (благодаря присутствию такого надежного блюстителя закона, как мистер Лоу), а также благословенный напиток из погреба любезного хозяина Королевского Дома; и он, будучи человеком немолодым и уставшим от скитаний, ничего бы так не желал, как провести остаток своих дней здесь, в окружении спокойном, но живом, среди людей добродетельных, но жизнерадостных. Дейнджерфилд сказал еще многое в том же духе, чем весьма угодил честной компании; все признали, что белоголовый джентльмен, без сомнения, превосходный оратор — красноречивый и остроумный. И каждый в глубине души, не произнося этого вслух, смутно сознавал, что временами от комплиментов мистера Дейнджерфилда неуловимо веет иронией и бурлеском, отчего собеседники на мгновение ощущают неуверенность, но оратор тут же легко рассеивает их подозрения взмахом своей украшенной перстнями руки и насмешливой улыбкой.

На Лоу он произвел сильное впечатление. Суровый по натуре, судья не привык испытывать почтение или теплые чувства. Однако мало кто из людей, ценящих искушенность и знание зла, мог противиться мистеру Дейнджерфилду, и мировой судья, при всей своей трезвости, впитывал его слова с восторгом, словно бы делая глубокие освежающие глотки из искрящегося источника мудрости. Он был искренне опечален и горячо жал Дейнджерфилду руку, когда тот, сославшись на неотложные домашние дела, рывком поднялся и на прощание сверкнул очками в сторону собравшихся.