ходить по улицам разрешалось только до 11 часов вечера. Правда, визит был рискованный, потому что в Казани теперь много большевиков из Москвы, и я мог встретить среди них знакомых – но что делать?

И я пошел. В жилищной комиссии после долгих споров, где я доказывал свои права на основании своих подложных документов, в которых я значился большевиком, меня согласились поместить в комнате вместе с… членом Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, который также только что приехал из Москвы… Но потом обстоятельства переменились – пока мы спорили, пробило уже 11 часов, и на улицу показаться было нельзя, приходилось остаться в том здании, в котором я очутился. Швейцар предложил мне переночевать на полу в общей зале, где днем происходили заседания… Главного военного штаба Восточного фронта. Да, жилищная комиссия оказалась в одном помещении со штабом, и первую ночь в Казани мне пришлось провести в самом гнезде большевистских сил. И это первое мое страшное приключение в Казани оказалось добрым предзнаменованием всего моего пребывания в этом городе.

На следующее утро я уже нашел товарищей по партии, которые рассказали мне, что в Казани царит настоящий террор и каждую ночь большевики расстреливают по несколько десятков человек. Если меня случайно арестуют и узнают, то немедленно расстреляют, как члена Центрального комитета партии социалистов-революционеров. Необходимо как можно скорее перебраться через фронт в Самару. Товарищи обещали приготовить через 1–2 дня лошадей и отправить меня дальше. Один из них вечером отвел меня на квартиру к своему знакомому, чтобы я мог там переночевать. Приведя меня в квартиру и познакомив меня с хозяином, он сейчас же ушел.

Позднее оказалось, что большевики нас выследили. Они знали хорошо моего спутника и давно его искали, – теперь они проследили его вместе со мной и решили ночью арестовать обоих на квартире, не заметив, что мой спутник только привел меня на квартиру, а сам ушел. Ничего не подозревая, я провел весь вечер в разговоре с хозяином квартиры, и в 12 часов ночи мы лежали уже в постелях. Не успели мы еще заснуть, как во дворе нашего дома послышался шум, как будто кто-то перепрыгнул через забор с улицы, затем слышно было, как кто-то прислонился к ставням окна, пытаясь заглянуть в комнату. «Вы слышите?» – тревожным шепотом спросил меня хозяин. «Слышу. Молчите. Если позвонят, придется открыть…» Не успел я докончить своей фразы, как раздался бешеный звонок колокольчика. Хозяин в одной рубахе пошел открывать дверь. Четыре человека с электрическими фонариками и с наведенными на нас револьверами – у двоих из них были еще ружья – ворвались в комнату. Я продолжал лежать в кровати. «Где те двое, которые пришли к вам вечером? Они должны быть арестованы…» – «У меня ночует только один знакомый… больше никого нет». Фонари направились на меня, я увидел перед своим лицом черное дуло револьвера. «Это не тот! – воскликнул человек с револьвером. – Тот совсем бритый и черный… Ваши документы!» – обратился он ко мне. Я вынул из кармана своего пиджака документы. Они их внимательно просмотрели, и, видимо, мои большевистские бумаги их успокоили.

«К вам, – обратился к моему хозяину человек с револьвером, – сегодня вечером пришли двое, – один бритый и черный, другой…» И он дал подробное и точное описание моего пальто и моей шляпы… Хозяин начал уверять, что это недоразумение, что, кроме меня, у него никого нет. По-видимому, все внимание пришедших было обращено на того моего спутника, который привел меня вечером сюда, и, как это ни странно, на меня они не обратили внимания, тем более что мои документы оказались в порядке.

Пришедшие дважды обошли всю квартиру, обыскали все под кроватями и шкафами и несколько раз грозили хозяину, что немедленно его расстреляют, если окажется, что он их обманул. Они подняли на ноги весь дом, который оказался окруженным вооруженными людьми, и подвергли допросу всех жильцов, но все в один голос показали, что никого не видели. Некоторые действительно никого не видали, а две женщины, которые как раз стояли на крыльце, когда я и мой спутник входили в квартиру, заявили, что двое каких-то незнакомых, но похожих по описанию на тех, кого теперь ищут, действительно заходили во двор, но потом, никуда не зайдя, опять вышли на улицу. Я никогда не забуду этих двух незнакомых женщин, которые спасли тогда нашу жизнь. Они делали это из простого человеколюбия, рискуя своей собственной жизнью; если бы ложь их обнаружилась, их расстреляли бы на месте. Их подвиг был тем прекраснее, что они сами не знали, кого спасали…

Наконец большевики с громкими ругательствами и угрозами покинули дом. Когда они ушли, мы инстинктивно протянули друг другу руки и обнялись. Смерть прошла мимо нас и едва не задела нас своей рукой.

Позднее уже, по описанию, мы узнали в человеке с револьвером самого председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Лациса, известного в Москве своей жестокостью и кровожадностью. Это по его распоряжению, между прочим, были закрыты в Москве наши газеты, редактором которых я был, и потому он хорошо должен был знать мое имя. Конечно, он не оставил бы меня в живых, если бы знал, в кого он прицеливался этой ночью из револьвера, но, на мое счастье, мы никогда с ним лично в Москве не встречались, и мое лицо ему было незнакомо.

Через день лошади для меня были приготовлены, и я уже сделал все необходимые для путешествия покупки – на лошадях предстояло проехать несколько сот верст. Но моей поездке помешало одно неожиданное обстоятельство. 5 августа, то есть как раз накануне отъезда, днем вдруг послышались по направлению от Волги орудийные выстрелы. Сначала на них никто не обратил внимания, предполагая, что это слышна учебная стрельба за городом большевистских войск, которые были стянуты к Казани в большом количестве. Но вдруг, неизвестно откуда, разнесся по городу слух, что на пароходах неожиданно пришли из Самары противобольшевистские войска и чехи и встали против Казани. Слух этот вызвал в городе чрезвычайное волнение – измученное большевиками население страстно ждало избавления от большевистского террора. Сами большевики были смущены неожиданностью нападения.

К вечеру сомнений уже ни у кого не было, потому что над городом стали разрываться первые шрапнели. Вдали уже слышны были ружейные залпы и стрекотание пулеметов. Я оказался в осажденном городе.