Рэйджен был прав, говоря о работающей системе, но те, кто знал Капоне, воспринимали заявление об участии в управлении с некоторой долей грусти, не говоря уже о его смехотворной абсурдности. К 1946 году, как говорил доктор Мур, Капоне обладал разумом двенадцатилетнего ребенка: «У него не хватало знаний и навыков для ведения самостоятельной жизни, поэтому об участии в руководстве огромным преступным синдикатом не могло быть и речи». Доктор Филлипс, регулярно посещавший Капоне в Майами, сказал, что «пациент остается нервным, возбудимым и нуждается в постоянном внимательном наблюдении. Да, иногда Аль играет в теннис, плавает, даже выходит на улицу и косит газон. О нем всецело заботится Мэй. Большинство старых соратников от него отказались».

Одним из них был Джек Гузик, который, издеваясь над любым предположением, касающимся роли Капоне в убийстве Рэйджена, сказал со свойственной ему прямотой: «Капоне рехнулся. Он и мили не пройдет, если его не вести под руку». Игра в теннис, упомянутая Филлипсом, заключалась в заколачивании мяча в стену в течение бесконечных часов. Иногда он ездил на аттракционы, но выходил из машины в одиночестве, лишь только когда забегал в аптеку, чтобы купить пачку Dentynе или коробочку Sen-Sen[231]. Он все еще мог ловить рыбу и играть в карты, но при этом менял правила на ходу и вел себя как обиженный ребенок, если проигрывал. Как сказал один из немногих верных спутников: «Мы всегда подыгрывали и позволяли ему побеждать».

Все восхищались тем, с каким терпением и упорством Капоне поддерживала Мэй. «Миссис Капоне, – говорил Филлипс, – несла крест, который в жизни достается немногим. Несколько раз в неделю она посещала мессу в соборе Святого Патрика вместе с Капоне.

В понедельник, 20 января 1947 года, в своем доме в Гранит-Фолсе, Миннесота, в возрасте восьмидесяти семи лет скончался бывший член Палаты представителей Эндрю Волстед. Он потерял должность в 1922 году из-за священника, объявившего себя «намного большим трезвенником, чем этот политик». Тем не менее в газетном некрологе было сказано: «Волстед продолжал верить в пользу запрета до последнего дня». Около 4 часов утра во Флориде сорокавосьмилетний Капоне перенес то, что позже врачи назвали апоплексическим инсультом, вероятно, не связанным с сифилисом. На Палм-Айленде был срочно вызван отец Клунэн из собора Святого Патрика. Он недавно закончил школу армейских капелланов, попал на это место случайно и ожидал повторного назначения. В 6 утра Клунэн прочитал отходную молитву.

Тем не менее в 2 часа дня Капоне вышел из комы, пришел в сознание и захотел поговорить с Мэй и Сонни, которые ни на шаг не отходили от постели. На следующий день доктор Филлипс сообщил журналистам, собравшимся около ворот, что Капоне может выжить, хотя его жизнь определенно находится под угрозой. Во Флориду срочно выехали Тереза, Ральф и Мэтт.

Состояние Капоне продолжало улучшаться; говорили, что главные трудности позади. В пятницу у него началась пневмония. Филлипс позвонил специалисту, но даже признанный пульмонолог Артур Дж. Логик ничего не мог сделать: болезнь поразила оба легких, сердце ослабело, и Капоне держался только на кислороде.

Ральф регулярно выходил через большие ворота к журналистам с новостями и пивом. В доме не нашлось подходящей корзины, и он выносил пенный напиток в охапке, просто обнимая бутылки короткими руками, за что немедленно получил прозвище «Бутылочник». Имя Капоне снова вернулось на первые полосы газет. Исключение составляла Miami Daily News, поскольку Джеймс Кокс заявил, что факт неизбежной смерти Капоне сам по себе является некрологом, и он не позволит, чтобы имя этого сукиного сына находилось на первой странице газеты.

Капоне всегда говорил, что боится умереть на улице, прошитый автоматной очередью, и желал бы, чтобы рядом находилась семья. Желание сбылось – он умер в результате остановки сердца в 7.25 вечера, в субботу 25 января 1947 года. Вся семья была рядом.

Монсеньор Уильям Бэрри, настоятель собора Святого Патрика в Чикаго, заявил, что заткнет любого болтуна, бандит он или нет, во время отпевания. По согласованию с семьей, Бэрри решил обмануть прессу. Привлекающий всеобщее внимание пустой катафалк проехал по 79-й улице, двигаясь от похоронного бюро Philbrick до собора, где должна была состояться панихида (между тем заупокойная месса была запрещена). Тем временем настоящий катафалк с бронзовым гробом Капоне приехал в Чикаго на одном поезде с семьей.

На 48-м участке кладбища Маунт-Оливье в южной стороне Чикаго в 2 часа дня 4 февраля 1947 года собралось около пятидесяти скорбящих, дрожащих от холода в 4 градуса по Фаренгейту[232]. Понадобилось почти три часа, чтобы вырыть в заснеженной земле могилу рядом с Габриэле и Фрэнком. Немногочисленная явка не означала отсутствие уважения. Энтони Аккардо[233] распорядился, чтобы помимо семьи на похороны допускались только люди, которые действительно были друзьями. «В противном случае, – сказал Аккардо, – сюда бы ввалилось все Чикаго».

Двоюродные братья Капоне, Фишетти, топтались под неким подобием тента, возведенного около могилы. Мюррей Хэмфрис, Сэм Хант, Вилли Хиней, другие видные члены банды Тони Капеццо и Ник де Грацио и совсем непонятная мелочь в лице Джоуи Корнгольда и Роберта Аризоно стояли рядом, подняв воротники пальто, защищаясь от ветра и камер вездесущих журналистов, которым все-таки удалось проникнуть на похороны. Последним, прихрамывая, появился Джек Гузик. Ральф отгонял от могилы назойливых репортеров, бормоча под нос: «Почему не оставить нас в покое?» Чарли Фишетти громко рычал, что убьет любого сукиного сына, который осмелится фотографировать.

Монсиньору Уильяму Дж. Горману, капеллану чикагской пожарной службы и, одновременно, пастору Воскресенского собора, потребовалось время, чтобы рассказать присутствующим, почему именно он проводит погребение. «Церковь, – объяснил Горман, – никогда не потворствует злу в жизни человека. Эта короткая церемония должна признать покаяние Капоне и что он умер, причастившись. Да, я не был лично знаком с Капоне, но, будучи пастором церкви Святого Колумбана, свидетельствую, что его мать, Тереза, демонстрировала неизменное благочестие и никогда не пропускала ежедневной мессы или воскресного причастия. Она и попросила меня провести сегодня эту службу».

Все прошло очень быстро. В 3.30 братья Раго перенесли из катафалка бронзовый гроб, усыпанный скромным слоем гардений и пятьюдесятью орхидеями. Монсиньор Горман прочитал несколько строк из служебника, Отче Наш, Аве Марию и Покаяние[234]. На все ушло пять минут. Гроб опустили в могилу.