Гольштейн, который занял более жесткую позицию, чем Бюлов или кайзер, был убежден, что он может использовать этот кризис для того, чтобы поставить отношения между Францией и Германией на основу, удовлетворяющую его страну. Англичане услужливо продемонстрировали в Фашоде, что французы будут отвечать на твердость; Франция уступила, а позже пришла к своему давнему врагу в поисках дружбы. Однако он надеялся показать французам, что они не могут рассчитывать на англичан. «Французы лишь ближе подойдут к мысли об установлении дружеских отношений с Германией, – писал он на последних этапах марокканского кризиса, – когда увидят, что дружбы с англичанами… недостаточно, чтобы получить согласие Германии на захват французами Марокко, что Германия хочет, чтобы ее любили из-за нее самой»[1027]. Тогда Францию можно будет заставить публично отказаться от всех надежд на возврат Эльзаса и Лотарингии и признать, что Франкфуртский договор, положивший конец Франко-прусской войне, неизменен. Подчинение Франции оказало бы благотворное воздействие и на Италию, которая демонстрировала тревожные признаки дружеского отношения к Франции[1028].

Попытка помериться силой с Великобританией тоже оказалась запоздалой. В предыдущем году Германия уведомила Великобританию о том, что хочет провести переговоры по всем нерешенным колониальным вопросам, но англичане согласились обсуждать только Египет, где у Германии имелись некоторые права, как у одного из его многочисленных международных кредиторов. Если бы союз между Великобританией и Францией разрушился, то, как считал Гольштейн, изолированная Великобритания стала бы более сговорчивой. Более того, летом 1904 г. Гольштейн заметил, что Германия не может позволить себе быть слабой: «Если мы подчинимся этому бесцеремонному отклонению наших законных требований со стороны Англии, то можем быть уверены, что всякое требование, выдвинутое Германией или, по крайней мере, ее нынешним правительством, независимо от того, где или к кому, будет отвергнуто с аналогичной небрежностью и в обозримом будущем. Значение англо-германских переговоров выходит далеко за рамки этого конкретного вопроса». Он выдвинул тот же самый довод и в отношении Марокко: «Не только по материальным причинам, а даже больше для сохранения своего авторитета Германия должна противодействовать планируемой аннексии Марокко»[1029].

В более оптимистичные моменты Гольштейн мечтал о полной перегруппировке ключевых игроков на международной арене. Те люди во Франции и Великобритании, которые считали Entente Cordiale («сердечное согласие») ошибкой, выступят против него с нападками при первом признаке проблем. Франция, как самоуверенно надеялся Гольштейн, отступит, оставит Великобританию и сделается союзницей Германии. России тогда не останется другого выбора, кроме как последовать за ней; Германия уже предлагала ей договор в 1904 г., но безуспешно, однако такое время снова придет. Пока же у кайзера были хорошие отношения с его двоюродным братом – русским царем, которому он слал письма с советами о том, как вести войну с Японией. В конечном счете Европа может увидеть Тройственный союз Германии, Франции и России, который изолирует Великобританию так же, как была изолирована Франция после Франко-прусской войны.

Ситуация в самом Марокко требовала международного вмешательства. Молодой султан по-прежнему не контролировал большие регионы страны, а проживавшие в стране иностранцы, включая немцев, неоднократно призывали к проведению реформ, чтобы принести в страну закон и порядок. В мае 1904 г. разбойник Эль-Райсули нагло похитил богатого американского бизнесмена Айэна Пердикариса и его пасынка из их роскошной виллы на окраине Танжера и увез их на лошадях в глубь страны. Рузвельт немедленно отправил часть американского военно-морского флота, который крейсировал в Южной Атлантике, к атлантическому побережью Марокко и потребовал освободить пленников – и эту позицию он занимал даже тогда, когда появились факты, свидетельствующие о том, что Пердикарис, возможно, уже не является гражданином США. Съезд Республиканской партии, прошедший тем летом в Чикаго, восторженно поддержал Рузвельта, написавшего султану: «Нам нужен либо живой Пердикарис, либо мертвый Райсули»[1030]. Похудевший и загоревший Пердикарис вместе со своим пасынком появился после выплаты большого выкупа. В декабре того года султан, озабоченный тем, что международный интерес к его стране подвергает опасности ее независимость, внезапно приказал всем иностранным миссиям покинуть ее территорию. И хотя французы заставили его отменить этот приказ и согласиться принять французскую миссию в его столице Фесе, состояние и будущее Марокко стали теперь вопросами международного обсуждения. В любом случае, как теперь вспоминали люди, согласно договору, подписанному в Мадриде в 1880 г. всеми крупными европейскими странами и Соединенными Штатами, у всех держав были равные права в таких областях, как торговля в Марокко.

Французы не помогли себе, высокомерно проигнорировав это, особенно в том, что касалось Германии. В июне 1904 г., например, они дали заем Марокко и добились особых преимуществ для себя на будущее. Той осенью Франция подписала соглашение с Испанией о разделе Марокко на сферы влияния, не проинформировав об этом Германию и не обсудив это с ней. Влиятельный министр иностранных дел Франции Делькассе, которого беспокоило, что отчасти за наращиванием Германией своего военно-морского флота стоит желание бросить вызов Франции в плане господства на Средиземном море и в Северной Африке, был непоколебим в нежелании вести переговоры с Германией по Марокко. Один советник, который тщетно подталкивал его к переговорам с Германией, жаловался, что Делькассе просто назвал немцев «мошенниками»: «Но, ради всего святого, я же прошу его обмениваться с ними не нежными словами или кольцами, как влюбленные, а вести деловое обсуждение!»[1031]Посол Франции в Берлине неоднократно предупреждал Париж, что Франция играет с огнем в Марокко и что Германию это раздражает все больше. Когда французская миссия прибыла в Фес в январе 1905 г., чтобы настоятельно потребовать у султана уступок, которые дадут Франции гораздо большую власть в его стране, немцы побуждали его оказать сопротивление[1032].

Чтобы продвигать то, что он считал интересами Германии, Гольштейн был готов пойти на риск начала войны, хотя предпочел бы избежать ее. (Помимо всего прочего, после начала военных действий Вильгельм взял на себя военное командование, что, по словам Гольштейна, «ввиду его полной бездарности как военного должно привести к ужасной катастрофе»[1033].) И снова выбранное время оказалось подходящим с точки зрения Германии: французская армия была по-прежнему деморализована «делом Дрейфуса»; Россия вела войну на востоке; а британская армия приходила в себя после Бурской войны и к тому же была мала. Что же касается английского флота, как гласил немецкий анекдот, то у него не было колес, и он не мог помочь в быстрой войне на суше.