— Нет! Нет! Ты не будешь спускаться одна, я спущусь с тобой.

Он быстро ополоснулся в душе, побрызгался туалетной водой, почистил зубы, причесал рыжий венчик волос вокруг лысины, на мгновение озаботился проблемой выбора между голубой рубашкой и голубой рубашкой в тонкую полоску.

— Я же должен быть красивым, мусечка, самым красивым…

Она с нежностью посмотрела на него и ткнула пальцем в первую попавшуюся.

— Ты права, я в ней как-то моложе, свежее… А галстук, мусечка, я хочу его встретить в галстуке!

— Может, галстук-то не надо…

— Надо, надо…

Он снял с вешалки три на выбор, показал ей. Она опять выбрала наугад, и он радостно надел его.

— Я не знаю, как это тебе удается сохранять самообладание! Я боюсь, что умом тронусь. Все хорошо? Засекла время между схватками?

— Ты ванную освободил?

— Да. Иду к машине, а потом поднимусь за тобой. Ты сиди, не дергайся, ладно? Мало ли что может случиться.

Он вышел на улицу и поднялся, потому что забыл ключ от машины. Вышел, опять вернулся: не помнил, где припарковал ее накануне. Она успокоила его, погладила по голове, напомнила, где стоит машина, и он опять побежал, теперь почему-то на кухню.

Жозиана расхохоталась. Он возмущенно повернулся к ней:

— Я ждал этого момента тридцать лет, мусечка, тридцать лет! Не смейся надо мной. Боюсь, не смогу вести машину.

Они вызвали такси. Марсель засыпал рекомендациями шофера, отца восьми детей, и тот насмешливо поглядывал на будущего папашу в зеркальце заднего вида.

На заднем сиденье Марсель обнимал Жозиану, обхватив ее, как дополнительный ремень безопасности. Он повторял: «Ты как, мусечка, как ты?», вытирал вспотевший лоб и дышал часто, как пес на жаре.

— Это мне сейчас рожать, Марсель, не тебе.

— Я плохо себя чувствую! Меня сейчас вырвет.

— Только не в моей машине! — воскликнул шофер такси. — Мне еще целый день работать!

Он остановился. Марсель постоял в обнимку с каштаном, чтобы прийти в себя, и они поехали дальше, в клинику Мюэтт. «Мой сын родится в элитном районе, в самой лучшей, самой дорогой, самой шикарной клинике», — так решил Марсель. Он заранее заказал палату люкс, с огромным балконом и ванной, просторной как приемная посла.

У клиники Марсель протянул шоферу купюру в сто евро. Шофер заворчал, что у него с утра нет сдачи.

— Да мне и не надо сдачи! Это все вам. Первое путешествие моего сына в такси!

Шофер обернулся и ответил:

— Ну надо же… Я оставлю вам мой номер телефона, звоните мне каждый раз, как поедете рожать.

В двенадцать тридцать маленький Марсель Младший издал свой первый крик. Счастливого отца подхватили — он от волнения потерял сознание — и вынесли из зала. У Жозианы сперло дыхание, когда ей на живот положили сына — мокрого, грязного, липкого. «Какой он красивый! Какой большой! Какой сильный! Вы когда-нибудь видели такого красивого ребенка, доктор?» «Никогда», — ответил врач.

Очухавшись, Марсель явился перерезать пуповину и первым искупать сына. Он так рыдал, что не мог разобраться — как же одновременно держать сына и вытирать глаза. Но отдавать тоже не хотел.

«Это я, это папа, малыш мой. Узнаешь меня? Ты видела, мусечка, он узнал мой голос, он повернулся ко мне, он даже перестал брыкаться. Мой сын, красавец мой, мой великан, мой любимый! Ты увидишь, какую мы с мамой устроим тебе красивую жизнь! Будешь жить, как прынц крови! Но и работать тоже придется, потому что в нашем мерзком мире, если ты не рвешь подметки на ходу, ты никто, — не волнуйся, я тебя научу. Оплачу тебе лучшие школы, у тебя будут лучшие портфели и книги все в золотых переплетах. У тебя будет все, сынок, все будет! Заживешь, как Король-Солнце. Будешь царить над всей землей, потому что Франция сейчас такая маленькая, такая усохшая. Только французы еще способны считать себя властителями мира! Вот увидишь, сынок, мы с тобой урвем изрядный кусок, даже не сомневайся».

Жозиана и акушер улыбались, слушая его.

— Вашему сыну можно позавидовать. Как назовете?

— Марсель, — проревел Марсель Гробз. — Как меня. Он прославит это имя, вот увидите!

— Наверняка…

Мать и младенца подняли наверх, в палату. Марсель не хотел уходить.

— Ты уверена, что нам его не подменят?

— Да брось! Ему же надели браслетик. Да и вообще это невозможно, ты на него посмотри! Он же копия ты, один в один!

Марсель приосанился и пошел еще разок взглянуть на маленького Марселя в колыбельке.

— Надо заявить в мэрию, зарегистрировать его. А я хочу отдохнуть, устала…

— Ох! Прости, мусечка! Мне не хочется уходить, ты же знаешь, я боюсь, вот уйду, и окажется, что мне все это приснилось.

— Ты звонил на работу, предупредил их?

— Я позвонил Жинетт и Рене, они тебя крепко целуют. Уже достали шампанское и ждут меня, чтоб отпраздновать. Я скоро вернусь. Если вдруг чего случится, звони, ладно, мусечка?

Он сфотографировал сына, хорошенького, вымытого, чистенького, который лежал в своем белом комбинезончике, и ушел, путая двери.

Жозиана наконец смогла вволю порыдать от счастья. Она долго плакала, потом встала, взяла на руки малыша и заснула, прижав его к себе.

Марсель, Рене и Жинетт втроем сидели под сенью глицинии, украшенной по случаю праздника голубыми бантиками. Жинетт сымпровизировала праздничный стол. Вдруг у Марселя зазвонил мобильник. «Мусечка!» — проворковал он в трубку.

Это была не мусечка. Это была Анриетта. Она звонила из банка, где проверяла счета и разговаривала со своим консультантом по инвестициям, мадам Лелонг.

— Я не понимаю, почему у нас теперь два разных счета? Тут какая-то ошибка…

— Нет, дорогая. Наши счета теперь разделены. И наши жизни тоже. У меня ночью родился сын. Сын по имени Марсель. Почти четыре килограмма, пятьдесят пять сантиметров, просто гигант!

Трубка долго молчала. Потом Анриетта столь же резким голосом сказала, что перезвонит, так как не может говорить в присутствии мадам Лелонг.

Марсель радостно потирал руки. Перезвони, перезвони, красавица моя, тебя еще ожидают новости! Рене и Жинетт смотрели на него, затаив дыхание: наконец-то, наконец-то он свергает тирана!

Как все мелкие и злобные людишки, Анриетта Гробз с трудом отказывалась от привычных представлений и никогда не искала причину несчастий в себе самой. Она предпочитала обвинять других. Этот раз не был исключением. Она уладила текущие вопросы с мадам Лелонг и вышла из банка. Попросила Жиля, услужливо открывшего ей дверцу машины, подождать, потому что у нее срочные дела неподалеку. Она хотела пройтись пешком, чтобы как-то собраться с мыслями. Ей надо было все обдумать и срочно составить план действий. Анриетта, привыкшая к покорности своей жертвы, не глядя подписала бумаги при покупке дела братьев Занг. «Ошибка, какая ошибка, — твердила она, чеканя шаг, мерно поднимая ноги, — грубейшая ошибка. Я утратила бдительность, и меня обвели вокруг пальца. Я думала, что зверь приручен, а он собирался напасть. Теперь нужно поправить прицел. Поговорить с ним любезно и все исправить». Слово «любезно», даже не произнесенное вслух, вызвало в ней приступ ярости, жгучий поток ненависти — аж зубы свело. Да за кого он себя принимает, этот свинский жирдяй, которого она научила всему: и как держать вилку, и как украшать витрины… Без нее он бы никем не стал! Серый, как асфальт, мелкий лавочник! Она придала ему шик, блеск и достоинство. Ее печать на каждом проданном ведре. «Разбогател он только благодаря мне, — заключила она, совершая первый обход вокруг дома. — И он мне все вернет». Ее ненависть росла с каждым шагом. Прямо пропорционально надеждам. Она считала, что нашла свою тихую гавань, что она в полной безопасности, а этот хам сорвался с цепи! Анриетта уже не находила слов, чтобы обругать его, и плавно катилась на гребне волны всепоглощающей ненависти. Еще сто метров, и она остановилась. Ей открылась очевидная истина: она зависела от него, увы! Значит, придется смирить порывы уязвленного самолюбия и укротить на время жажду мщения. Счета разделены, сбережения улетучились — а что он ей оставит? Она прошипела несколько ругательств, прихлопнула ладонью шляпу, которая грозила улететь, и пошла по второму кругу, стараясь как-то успокоиться. Надо мыслить широко, не отвлекаться на мелкие мстительные побуждения, нанять адвоката, а если надо — двух, поднять старые контракты, требовать, бушевать… Она остановилась возле ворот и подумала: «А есть ли у меня для этого средства? Он, должно быть, все продумал, он не вчера родился, привык облапошивать коррумпированных русских и коварных китаез. Раньше-то мне хватало его мелких унижений, мне удавалось терзать его неспешно и упорно, я его практически раздавила». Она ностальгически вздохнула. Надо сохранять хладнокровие, чтобы вынюхать состояние зверя и действовать по обстоятельствам. Последний обход был посвящен сожалениям и сетованиям. «Ведь видела, что он не ночует дома, что кровать его вечно заправлена, но я-то думала, что он предается разврату с голыми танцорками, а он тем временем планировал побег! В тихом омуте черти водятся, даже, казалось, сломленный за долгие годы рабства, Марсель не смирился. И к чему придумывать для него новые терзания, если мои удары теперь не достигают цели?» Вновь дойдя до ворот, она остановилась и набрала номер Шефа.