Гортензия посмотрела на часы и сказала, что они смогут пойти лишь ненадолго: ей пора возвращаться в Курбевуа.

Они отправились в «Рафаэль». Редакторша по дороге предупредила фотографа:

— Не убирай фотоаппарат, сделай мне несколько кадров с парнем, хорош до невозможности.

В баре Ирис царственным жестом заказала бутылку шампанского. Гэри взял кока-колу, ему еще скутер вести. Гортензия тоже: у нее были задания на вечер. Фотограф и журналистка едва пригубили. В итоге бутылку прикончила Ирис. Потому и щебетала без умолку, громко смеялась, болтала ногами, трясла браслетами. Неожиданно она обхватила Гэри за шею и притянула к себе. Они чуть не упали, но Гэри удержал ее. Все засмеялись. Фотограф между делом снимал. Потом Ирис начала строить рожицы: изображать клоуна, монашку, звезду немого кино — а фотограф снимал. Ирис хохотала все громче и аплодировала сама себе после каждой рожицы.

— Как же весело! — воскликнула она опустошая бокал.

Гортензия изумленно смотрела на нее. Она никогда не видела тетю в таком состоянии. Наклонилась к ней и прошептала:

— Будь осторожна, ты слишком много выпила!

— Ох-ох! И что, мне нельзя раз в жизни повеселиться? — сказала та, повернувшись к журналистке, которая тоже не сводила с нее удивленных глаз. — Ты не знаешь, что такое писать книгу. Целыми днями сидишь наедине с экраном, с чашечкой остывшего кофе, и ищешь образ или слово, болит голова, болит спина… так что когда есть возможность повеселиться, нужно ее использовать.

Гортензия отвернулась, ей было неудобно за тетю. Она взглянула на Гэри и глазами показала ему: «Сваливаем?» — Гэри кивнул и встал.

— Нужно возвращаться, Жозефина ждет нас. Я не хочу, чтобы она волновалась…

Они попрощались. На улице Гэри схватился за голову:

— Блин, ну и тетушка у тебя! Она сегодня просто офигела. Лапала меня почем зря.

— Слишком много выпила. Забудь.

Гортензия обхватила Гэри, и мопед рванул с места. Впервые в жизни в Гортензии проснулась жалость. Она даже не вполне смогла распознать это ощущение, поднимающееся в ней теплой, не слишком приятной волной. Ей было стыдно за Ирис. Ей было больно за Ирис. Она никогда уже не сможет смотреть на Ирис по-прежнему. Теперь перед глазами всегда будет Ирис, развалившаяся на красном диванчике в баре «Рафаэля»: как она притягивает к себе Гэри, как целует его и гладит, как жадно осушает бокал за бокалом. Гортензия загрустила: обидно потерять добрую фею, покровительницу и сообщницу. Она почувствовала себя одинокой — как это неприятно, оказывается! Невольно подумалось: хорошо, что мама этого не видела. Ей бы очень не понравилось. Она-то уж точно так себя не вела бы. А между тем, книгу написала именно она. Одна. Тихо-тихо, никому ничего не сказав. Она молчит, не выставляется. Не устраивает спектаклей…

«Никогда бы не поверила, что Ирис на такое способна», — думала Гортензия, обнимая Гэри и подставляя лицо ветру. И вдруг ужасная мысль пронзила ее мозг: а что, если мать отдала авторские права Ирис? На нее похоже. Как бы узнать?

К кому обратиться? Как получить назад деньги? Этот вопрос терзал ее всю дорогу, пока в голову не пришла совершенно гениальная идея…

Прошло три недели. Анриетта Гробз ожидала в приемной у своего косметолога, к которому ходила на массаж и еженедельную чистку лица, и, скучая, взяла со столика одну из газет. Она привлекла ее внимание, потому что на первой полосе красовалось имя дочери, Ирис Дюпен. Анриетта Гробз наслаждалась литературным успехом дочери, обсасывала его и смаковала, однако порицала организованную дочерью шумиху в прессе. «О тебе слишком много говорят, детка, не следует так выпячивать себя!»

Она открыла газету, полистала, нашла статью, посвященную Ирис, надела очки и начала читать. Статья занимала весь разворот. Заголовок гласил: «Автор „Такой смиренной королевы“ в объятиях своего пажа», был и подзаголовок: «В сорок шесть лет Ирис Дюпен побила рекорд Деми Мур и выходит в свет со своим новым возлюбленным, семнадцатилетним юношей». В качестве иллюстрации были приложены фотографии Ирис с красивым молодым человеком: темные кудри, обворожительная улыбка, чудесные зеленые глаза, гладкая матовая кожа. «Какой симпатичный парнишка», — подумала Анриетта Гробз. На фотографиях Ирис обнимала парня за талию, сжимала в объятиях, клала голову ему на грудь и запрокидывала голову, томно прикрывая глаза.

Анриетта резко сложила газету, кровь прилила к щекам, лицо побагровело. Она огляделась вокруг, не заметил ли кто-нибудь ее смятения, и устремилась к выходу. Шофера не было на месте. Она позвонила ему на мобильный, велела срочно приехать и убрала телефон в сумочку. Тут взгляд ее упал на витрину журнального киоска: и там ее дочь в объятиях юного Адониса!

Она почувствовала, что теряет сознание, и нырнула на заднее сидение машины, не дожидаясь, пока Жиль откроет ей дверь.

— Видели вашу дочь, мадам? — спросил Жиль с широкой улыбкой. — Она сейчас просто повсюду! Вы должны гордиться.

— Жиль, ни слова об этом, иначе мне дурно станет! Когда приедем, вы пойдете и купите все экземпляры этой поганой мерзости во всех киосках вокруг дома, я не хочу, чтобы в нашем районе такое увидели.

— Это не больно-то поможет, мадам… Слухи быстро распространяются.

— Молчите и делайте, что вам говорят.

Головная боль тугим обручем стянула голову. Анриетта вышла из машины и направилась прямиком домой, стараясь не встретиться взглядом с консьержкой.

Жозефина вышла за хлебом. И воспользовалась этим, чтобы позвонить Луке. Она постоянно занималась детьми, поэтому им удавалось видеться только после обеда, когда девочки были в школе. Лука жил на последнем этаже современного дома в Аньере, в большой студии с террасой, откуда открывался потрясающий вид на Париж. Теперь вместо библиотеки Жозефина ездила к нему. Он задергивал занавески на окнах, и получалась ночь.

— Я думаю о вас, — тихо сказала она в трубку.

Продавщица не спускала с нее глаз. «Может ли она догадываться, что я говорю с любимым человеком, с моим послеполуденным любовником?» — задумалась Жозефина, поймав пронизывающий взгляд булочницы. «Семьдесят сантимов!» — пролаяла та.

— Вы где?

— Покупаю хлеб. Гэри, вернувшись из школы, съел два батона.

— Завтра я вам устрою чай с пирожными, вы любите пирожные?

Жозефина зажмурилась от удовольствия. Из задумчивости ее вывела булочница, велевшая забрать батон и не задерживать очередь.

— Я только и думаю, что о завтрашнем дне, — продолжала Жозефина, выйдя на улицу. — Знаете ли вы, что теперь мои дни превратились в ночи?

— Я одновременно и солнце, и луна, вы мне льстите…

Она улыбнулась, подняла голову и увидела портрет сестры в журнальном киоске.

— Боже мой! Лука, если бы вы знали, что я вижу!

— Ну давайте угадаю, — ответил он со смехом.