Возникает соблазн вспомнить знаменитую переписку Бисмарка (в то время, когда он был посланником во франкфуртском Союзном сейме) с прусским генералом Леопольдом фон Герлахом, советником короля Фридриха Вильгельма IV. Прусский посланник в Париже пригласил туда Бисмарка по случаю промышленной выставки, и Бисмарк, воспользовавшись случаем, приобрел возможность познакомиться с Наполеоном III и, вероятно, даже искал разговора с ним, во всяком случае, не избегал его. Это вызвало раздражение прусского двора и его ультраконсервативной «камарильи», к которой принадлежал и Герлах. Причина была в том, что Наполеон III не признавался легитимным, и отсюда делался вывод, что с ним нельзя вести никакой политики. Независимые ответы Бисмарка в этой переписке до сих пор заслуживают прочтения с точки зрения «свободной от идеологии» внешней политики. В 1860 году Бисмарк наглядно сформулировал: «Нельзя играть в шахматы, когда на 16 из 64 клеток запрещено ставить фигуры»[447]. Вообразите, сколько «клеток» на глобальной шахматной доске были заперты или, по меньшей мере, являлись труднодоступными для немецкой внешней политики по идеологическим причинам. Отец, правда, со своей «русской политикой» в духе истинной реальной политики через эти мировоззренческие преграды пробился. Идеология в соответствующих условиях вполне может стать оружием во внешнеполитических столкновениях, как это, к примеру, происходит сегодня, когда в нужный момент появляется требование «демократизации», но она не должна ограничивать собственные возможности для комбинаций. Правительства США, например, никогда не боялись кооперироваться с диктаторами, если это шло на пользу их внешнеполитическим целям, в первую очередь со Сталиным. Рузвельт и Сталин умели задействовать находящиеся в их распоряжении идеологии в их мировой, то есть в самом широком смысле империалистической, политике.

Отец не относился к среде старых партийных товарищей, игравшей для Гитлера большую роль. Верность Гитлера по отношению к старым соратникам зачастую граничила с непостижимостью. Отец сформулировал это следующим образом[448]:

Верность Адольфа Гитлера по отношению к людям, однажды что-либо для него сделавшим, подчас граничила с невероятным. С другой стороны, он мог быть необъяснимо подозрительным. Он слишком легко поддавался влияниям, даже нашептываниям, людей, умевших мастерски его обманывать и извлекавших на свет божий не слишком привлекательные стороны его характера. Так же он мог задеть человека умышленно.

Кто хотел иметь влияние, тот должен был подстраиваться под стиль времени — и этот стиль определял Гитлер. Отец уже в 1933 году был зачислен в СС «à la suite» («в свите»: с правом ношения формы, но без занятия определенной должности), то есть он получил почетное звание — поначалу штандартенфюрера — с правом носить форму. Это почетное звание присваивалось Гитлером или, по меньшей мере, с его согласия. Идея состояла в том, чтобы укрепить внутрипартийное положение отца, то есть положение «outsiders» («аутсайдера»), и, в определенной степени, «ассимилировать» его наружу, иными словами, он получал возможность по определенным поводам облачаться в форму, что соответствовало стилю времени. Можно было бы указать, не приводя вновь сравнения отца с Бисмарком, сделанного Гитлером в совершенно определенном контексте и с тех пор бесконечно с наслаждением цитируемого — разумеется, с намерением унизить отца — на то, что Бисмарк, например, был зачислен «à la suite» в Пасевалкские кирасиры, чтобы в подходящих случаях иметь возможность появляться в форме. Не в последнюю очередь из-за вида Бисмарка в форме — неоднократно увековеченного Францем фон Ленбахом, впрочем, не менее часто портретировавшим канцлера в гражданском, — возник образ «Железного канцлера», которым Бисмарк, по своей чувствительной конституции, никоим образом не был!

Каждая эпоха имеет свой стиль, это хорошо заметно и сегодня, когда видные политики расхаживают с расстегнутым воротом и в кепке, появляясь в таком виде на скачках или в опере. С этой точки зрения надо рассматривать и введение формы для чиновников Министерства иностранных дел. Оно должно было облегчить им работу в этом «униформированном» государстве, сделав заметной как раз независимость ведомства от какой-либо государственной или связанной с партией организации! Проблема укрепления позиции Министерства иностранных дел в глазах Гитлера встала перед отцом с того момента, когда он возглавил это ведомство. Под началом Нейрата министерство оставалось консервативным, то есть не стало «национал-социалистическим», употребляя эти глобальные термины. Предоставив Нейрату свободу действий, Гитлер, однако, как зачастую, сделал ставку сразу на несколько лошадей, назначив отца своим ближайшим внешнеполитическим советником и допустив одновременно продолжение внешнеполитической деятельности партии и Альфреда Розенберга. Его антипатия к ведомству сохранилась и после назначения отца, создав теперь для его позиции, что одновременно означало и влияние на политику, внушительный незащищенный фланг, использовавшийся отцовскими врагами. По поводу шпионской аферы Шелиа, за деньги поставлявшего в Варшаве информацию советскому агенту, Геббельс сотрясал воздух: «Какого еще мнения можно быть о министерстве, где толпами шляются предатели родины!» Антипатию Гитлера к Министерству иностранных дел использовали для интриг против отца, причем мишенью нередко становился какой-нибудь чиновник министерства. Так как отец в таких случаях заступался за служащих, нашептывания Гитлеру достаточно часто оказывали свое действие.

К «аппарату Риббентропа» принадлежал и Карлфрид граф Дюркгейм. Его отцу рекомендовал Гесс, хотя он и не был вполне «арийцем». Отец, не раздумывая, взял Дюркгейма из-за его знания английских отношений. В 1941 году он послал его с официальным заданием в Японию, не в последнюю очередь для того, чтобы убрать его с линии огня усилившегося в Германии антисемитизма. Его пребывание в Восточной Азии всю войну оплачивало, по распоряжению отца, Министерство иностранных дел[449]. Дюркгейма как-то раз интервьюировали на телевидении в качестве «очевидца»[450]. В этом интервью он констатировал нечто примечательное: «Риббентроп никого не бросал!»[451]

В другом случае можно было как-никак поплатиться головой. Заместитель начальника «абвера» генерал Остер, как известно, постоянно передавал даты начала кампании на Западе голландскому военному атташе Засу[452]. Сам по себе этот факт был известен немецкой службе прослушивания телефонных переговоров, однако источник локализовать не удавалось. Абвер навел подозрение на жену Штеенграхта. Для супружеской пары это могло иметь фатальные последствия. Штеенграхт являлся сотрудником отца[453]. Взяв с него честное слово, что обвинение несправедливо, отец затем целиком и полностью вступился за него. Сын священника генерал Остер нисколько не затруднился возложить тягчайшие подозрения на невиновного, чтобы прикрыть себя и свое предательство военных секретов[454].