Через несколько секунд после первого «банзая», вначале едва слышно за японскими воплями, но затем все нарастая и наконец превзойдя крик врага, по всей линии раздалось родимое «ура!», и русские роты, ощетинившись штыками, ринулись навстречу японским штыкам.

Едва они сошлись, голос боя совершенно переменился. Ни «банзая», ни «ура» больше не слышалось, стрельба вблизи почти утихла, лишь где-то дальше по фронту раздавались частые пачки, причем нарастая. Здесь же, где схватились насмерть противные, теперь, кроме вскриков – визгливых японских и русских – надсадных и хриплых, – доносились обычные звуки рукопашной потасовки: глухой треск ломающихся от ударов прикладами костей, стук ударяющихся друг о друга ружей, лязг металла.

Как были проинструктированы секреты, в случае, если они не успеют отступить перед неприятелем, а окажутся как-то у него в тылу или во фланге, им нужно немедленно отходить вдоль линии, и где-нибудь там, в стороне, выбираться на свои позиции. Команде Сумашедова это сделать было совсем не сложно: слева от них, там, где Королев давеча разглядел японскую колонну, оказавшуюся на самом деле кустами, так по-прежнему пока еще никого и не было. Но им следовало поторопиться. Потому что и там в любой момент могла начаться японская атака.

Когда в ста пятидесяти шагах от их окопа завязалась рукопашная, Сумашедов так и решил, что теперь им самое время отходить. Но в команде имелось и другое мнение.

– Куда?! – уже не таясь, воскликнул Мещерин. – Напрямик прорвемся! Подсобим нашим! – И он первым выпрыгнул из окопа.

Все нижние чины рванулись за ним. Сумашедов хотел было потребовать от своей своевольной команды не прекословить его командирским указаниям. Да куда там! Его никто уже не слушал. И, чтобы не остаться вообще одному в поле среди японцев, унтеру пришлось подчиниться большинству: он поспешил вдогонку за солдатами.

Бежать напрямик к окопам тоже было не так уж и безопасно. Свои же непременно их примут за японцев и раньше, чем разберутся, всех перебьют. Поэтому Мещерин, а за ним и остальные, побежали туда, где кричала, стонала, трещала, лязгала рукопашная схватка.

Но получилось совершенно непредвиденное: японцы недолго сопротивлялись отчаянному штыковому удару русских, – не устояли и попятились, а потом и побежали. И команда Сумашедова теперь очутилась как раз на пути отбитого неприятеля. Казалось, это была для них верная смерть. Но, к счастью, они столкнулись с небольшою группой японцев. Впрочем, не меньше взвода. Единственное бывшее у них преимущество заключалось в том, что японцы никак не ожидали появления со стороны лощины хоть одного русского. Поэтому, когда из мрака перед ними вырос бородатый гигант Архипов, за которым маячило еще несколько мохнатых шапок, японцы невольно расступились, полагая, что крупный русский отряд успел зайти им в тыл. Они и вообразить не могли, что это группа всего из шести человек. Архипов же, недолго думая, принялся колоть штыком и крушить прикладом так проворно, что даже его немногие товарищи остались было не у дел. Но, конечно, пришлось и им отведать лиха. Японцы быстро сообразили, что русских всего-то несколько человек, и набросились на них, полагая в отместку за свою отбитую атаку разделаться хотя бы с малым отрядом противника. Филипп Королев только успел со всей мочи прокричать в сторону русских окопов: «Выручай, братцы!» – и встал плечом к плечу с Архиповым. К нему тотчас пристроились Самородов, Мещерин, Тимонин и Сумашедов. И таким вот старинным боевым порядком – штыками вперед – они встретили натиск целого японского взвода.

Когда Тужилкин услыхал выстрелы от одного из своих секретов, а следом за ними истошные крики обнаруженного и потому сразу же бросившегося в атаку неприятеля, он с наганом в руке первым выбежал на гласис и прокричал: «Двенадцатая рота! за мной! Вперед, ребята!»

С солдат, бывших только что полусонными, мигом слетела вся дремота, и они вместе с другими ротами посыпались из окопов, будто только и ждали этой команды. Всех охватил неистовый душевный подъем. А грянувшее затем громогласное «ура!» привело солдат уже в совершенное исступление. Они, словно хмельные, устремились навстречу едва различимому впотьмах врагу, горя лишь одною целью – скорее вонзить в него штык. До начала резни русские по крайней мере перекричали противника, что уже давало им моральное превосходство. И они обрушились на японцев, подобно снеговой лавине.

Васька Григорьев отбил направленный на него похожий на саблю японский штык и, не делая лишнего движения, то есть не замахиваясь, а прямо по ходу – снизу вверх, – ребром приклада засадил японцу в самый висок. Досматривать, что сталось с его противником ему теперь было некогда: рядом с ним Матвеич с трудом отбивался сразу от двух вражеских солдат, и Васька, как кошка, прыгнул на помощь товарищу, – он плашмя прикладом ударил одного японца сзади под коленки и, когда тот упал, тотчас пригвоздил его штыком к земле. Он хотел было помочь Матвеичу и со вторым японцем, но, оглянувшись, увидел, что тот и сам управился и уже выдергивает штык из полумертвого врага.

Штабс-капитан Тужилкин расстрелял в упор в японцев весь барабан, подобрал чью-то винтовку и, на равных с нижними чинами, принялся работать штыком и прикладом. Он делал это сноровисто и изящно, будто показывал упражнения солдатам: ловко отражал удары врага или увертывался, бил наверняка прикладом, верно колол штыком. Игошин не отходил ни на шаг от своего командира. Несколько раз он отводил удары, направленные на Тужилкина. Да и сам действовал молодецки: несколько японцев так и остались лежать здесь у русских позиций, отведав его штыка и приклада.

Вся схватка длилась не больше двух-трех минут. Обе стороны бились исключительно жестоко. Но русские в этот раз все же были злее. Японцы дрогнули и стали пятиться назад. Тогда Тужилкин, преодолевая шум сражения, прокричал: «Наша берет! наддай, ребятушки!» Ободренные его криком русские еще поднажали, и враг наконец не выдержал этого бешеного натиска и побежал.

Русские начали было преследовать неприятеля, и, вероятно, потери отступающих были бы куда большими, но командирам пришлось остановить солдат, потому что впотьмах они непременно растянулись бы, и задние, приняв передних за японцев, чего доброго могли пострелять или поколоть своих же.

Но тут откуда-то слева раздался крик о помощи. Тужилкин понял, что это кричит кто-то из выставленных вперед дозорных: наверное, не сумели вовремя отойти и теперь угодили в лапы к неприятелю. «Все за мной! Не выдадим своих!» – взревел ротный на всю лощину. И побежал в сторону, откуда послышался звонкий голос Филиппа Королева.

Тужилкин подоспел вовремя. Промедли он со своими стрелками еще несколько секунд, и спасать было бы некого. А японцы, увидев, что к русским идет подмога, все разбежались.

Маленький отряд русских едва дождался выручки. Мещерин был ранен: он чуть замешкался отбить удар, и вражеский штык задел его и процарапал ему грудь до самых ребер. А унтер Сумашедов вообще неподвижно лежал на земле, и неизвестно, ранен ли он был или убит. Уж так ему не хотелось прорываться из секрета напрямик, – и вот, как чувствовал, несчастный, получил-таки штыком в живот. Несколько солдат, из тех, что прибыли с Тужилкиным, подхватили унтера и бегом понесли его к своим окопам. Там, неподалеку, за перевалом, располагался лазарет.