переходное состояние: некоторые веселы, другие задумчивы…

Иду спать. Мне, как всегда, неприятна эта спальня с чужим запахом и перинами. Тут жили нацисты. Вот их барахло, фотографии, книги, партийные значки…

3 мая 1945 года.

Надо начинать новый этап жизни. Проблем будущей жизни много…

Едем с Вайнрубом осматривать город… Немцы молчаливы, ждут… Многого еще не знают. На руках — белые повязки…

Прорезаем город от Иоганнесталя до центра. Разрушения грандиозные. Помимо бомбежек союзной авиации и мы закатили в город достаточно снарядов. Удар большой силы! В город вошло несколько наших армий!..

Вчера все стихийно устремились к взятому наконец Рейхстагу…

Бурление… Шальные салюты в воздух, и везде пунцовые знамена, флаги… Немцы сбрасывали в последние дни боезапас берлинскому гарнизону на красных парашютах; они повисли кое-где на деревьях.

На Колонне победы — наш флаг!

Всюду разбитые бойницы, фашистская рвань, «фаусты», мины, ящики с патронами. Идут (часто и без конвоя) группы военнопленных.

В очередях за водой стоят немцы с белыми и голубыми эмалированными ведрами.

Мы на Зигес-Аллее — статуи Бисмарка, Роона, Мольтке…

Берлин — в пыли. Всюду, всюду — рыжая пыль. Мчится поток наших машин, подвод. Сигналы, крики… За Рейхстагом, к северу, добивают каких-то застрявших в домах «фаустников». Далекие орудийные выстрелы, порой — пулеметные очереди.

Общее ощущение — грязь, пыль, хаос, дымы, руины, разрозненные группы берлинцев и военнопленных, сожженная и брошенная в парках и на улицах техника…

Тотальный разгром — результат последнего штурма.

Наши тяжелые орудия били прямой наводкой. Прямые попадания в немецкие батареи. Есть полностью убитые немецкие расчеты. Все теоретические и практические нормы опрокинуты: ав-том[атная] стрельба — из окна в окно; орудия ломали дома с пяти-шести выстрелов! Части СС и некоторые другие, несмотря на объявление капитуляции, отстреливались до последней минуты. При общей оценке нельзя не признать: «Да, дрались немцы здорово, но устоять перед нашей мощью — не смогли».

Теперь вопрос — в немедленной борьбе за душу немецкого народа, за организацию Германии. В нашем ведении — Берлин и огромная германская территория. Мы должны накормить немцев, организовать их экономику, дух[овно]-политически] направить их жизнь. Нельзя их отдать на расправу англо-американскому капитализму. Это все понимают.

Мы в канцелярии Гитлера. Ну, ты, мнивший себя повелителем мира, что осталось от тебя? — Тлен!

Во дворец твой всажены сотни снарядов, главный подъезд снесен. Бронзовый фашистский орел изрешечен пулями, все стекла вылетели, потолки проломлены. Сюда постучался уральским грозным кулаком русский солдат.

От твоей канцелярии остался только бумажный мусор! Валяются в пыли рыжие папки докладов и подписанных, но не отосланных приказов. Сейфы и шкафы распахнуты настежь… На полу валяются брошенные бежавшими нацистами членские билеты. И надо всем этим стоит наш часовой — стрелок, парень из России!

Пришла победа! В копоти, в пыли, в крови предстала она нам!

Советское алое знамя вьется над Рейхстагом! У его разбитых стен толпятся смешанные группы бойцов, офицеров, генералов. Встречи друзей: фотографирование, киносъемки. Весь Рейхстаг — в надписях. На правой стороне (на цоколе колонны): «И наши снаряды попали в Рейхстаг. Лейтенант Елютин. Гвардии старший лейтенант Пилипенко». Рядом другая: «11 ч. 30 м. 30/IV—45. Солпиненко, Царапкин, Шепелев». Еще надпись: «Мы из Ленинграда». Еще: «Мы из Сталинграда». (Вспомнилось — «Мы из Кронштадта».) Все здание с зияющими пятиметровыми пробоинами покрыто русскими солдатскими надписями…

Едем в танковую армию Катукова. Под проливным дождем пересекаем весь город и через увешанный белыми флагами Шарлоттенбург — к норд-весту. Всюду наши регулировщицы.

Шоферы так ведут машины, будто ездили по Берлину по крайней мере полжизни…

После беседы с членом Военного совета танковой армии едем обратно и часов в 6–7 проезжаем через Бранденбургские ворота. Осматриваем здание советского посольства — оно совершенно разрушено.

Отель «Adlon»[223] — в нижнем этаже дым, что-то еще горит. Раненые немцы, — их тут до семисот человек. Врачи, сестры… Тяжело раненных вынесли на улицу. Беседую с начальником госпиталя. Он жалуется на недостаток продовольствия, воды и т. д. Наведем порядок.

Едем на Унтер-ден-Линден — к музею, памятнику Вильгельму I и опять — через центральные кварталы, через Шпрее — к себе, в штаб.

У меня — как и у всех — начинается реакция… Меня все сильнее тянет в Москву. В ближайшие дни улечу туда. Главное сделано, а парады и «экскурсии» к демаркационной линии мне не нужны…

4 мая 1945 года.

Веду записи.

Немцы капитулировали в Норвегии и Дании. Эсэсовцы еще пробуют драться и бьют по своим же частям.

Днем русская передача… из Люксембурга, корректная, с русским концертом. (Английская работа?)

Часа в 3 едем в город. Пыль, гарь, трупный запах, иногда специфич[еский] аптечно-парфюмерный (он все время преследует меня). Тяжкое чувство от всех этих разрушений. У памятника Бисмарку лежит развороченный обгорелый труп немецкого солдата. Задранная голова, раскрытый рот, глаза в небо. Весь потемнел от пыли… Вопрошает…

Обследуем башни управления обороны Берлина. Это массивные восьмиэтажные кубические здания — бетон, броня, самостоятельная силовая установка. В маленькой комнате — труп генерала, свесившаяся рука с пистолетом, брошенные бутылки шампанского. Рядом — мертвая жена.

Вообще трупов много… И везде пыль, рыжая кирпичная пыль…

Идет видимая и невидимая работа. Говорят, что найдены трупы Геббельса и членов его семьи, доставлены в штаб фронта. Ищут политических деятелей — крупных военных и других нацистов.

5 мая 1945 года.

День печати. Провел посвященную этому дню беседу с редакцией армейской газеты.

Был в Военном совете. Говорил об обязанности генералов и офицеров — написать воспоминания об Отечественной войне.

Ночная прогулка по Берлину с Константином Симоновым.

6 мая 1945 года.