В моем представлении котлеты вообще были символом роскоши. Мы, дети, очень любили рисовую кашу. Но ее давали крайне редко — по большим праздникам. А здесь — нате вам, в обычный день, в будни — рисовая каша! Котлеты! Как теперь вспоминаю, котлеты были убогие — не больше старого медного пятака. Но мой тогдашний ригоризм с этим примириться не мог.

Мои размышления прервал комендант поезда:

— Идите, военком, обедать.

Я было хотел огрызнуться, сказать, что к деликатесам не привык, да вовремя спохватился: в вагоне люди обедали — кто хлебал суп из котелков, поставленных на столики, кто держал тарелки с теми же котлетами. Проводник поставил судок с дымящимся супом и изрядный кус черного хлеба. Все этические проблемы улетучились, я умял и суп, и хлеб, и котлеты с рисовой кашей…

Мне приснилось, будто поезд сошел с рельсов, вагон грохочет по шпалам и меня кидает вверх и вниз. Я проснулся от сильной тряски: проводник изо всех сил тормошил меня.

— Подъезжаем к Симферополю, пожалуйста, вставайте, гражданин товарищ!

— Разве я спал? — спросил я обалдело.

Кругом засмеялись, но добродушно.

Вслед за проводником я соскочил на платформу. Михаил Васильевич и сопровождающие его лица быстро проследовали к выходу на станцию. И тут я заметил в стороне большую группу железнодорожников, построенных в две шеренги. Чуть впереди стоял духовой оркестр, тоже обряженный в железнодорожную форму. С правого фланга отделился пожилой человек и подошел ко мне:

— Скажите, пожалуйста, кто тут будет товарищ комиссар военных сообщений?

Не понимая намерений железнодорожников, я спросил:

— А зачем он вам?

— Мы тут построили служащих, свободных от дежурства, хотим поздравить с победой и рапорт отдать представителю Красной армии, нашему новому начальнику, так сказать.

Все стало ясно: о приезде командующего фронтом и нового состава Крымского правительства железнодорожники не знали. Но по моей телеграмме в Джанкой подумали, что к ним едет важное и грозное упвосовское начальство. И решили встретить его с помпой — с оркестром и надлежащими приветствиями.

— А вы кто? — спросил я.

— Я исполняю обязанности начальника станции.

— Так вот, уважаемый товарищ, вы упустили случай рапортовать командующему фронтом и члену Реввоенсовета Республики. А рапортовать военкомам из управления военных сообщений у нас не принято. Тем более, что я не начальник управления, а только комиссар полевого отдела. Так что попрошу вас отпустить людей. А мне расскажите о состоянии станции и путей, о вагонном хозяйстве. Прошу также вызвать начальника паровозного депо, если он не убежал.

Эти слова, видимо, огорчили моего собеседника.

— У нас со станции, товарищ комиссар, не убежал ни один человек. Только из управления дороги — и то всего, кажется, двое или трое. Железнодорожникам не по пути с белой гвардией, товарищ комиссар.

Ближайшим следствием искреннего и доброго расположения железнодорожников было то, что через несколько часов я уже хорошо знал положение узла. Как и предполагалось, основную массу вагонов и паровозов белые загнали в Севастополь. Туда я несся этой же ночью в маленьком, отлично оборудованном двухосном салончике, прицепленном к воинскому эшелону, направлявшемуся на юг. Впереди еще была война с Махно, бессонные ночи и тревоги. Но это впереди…»

Эти записки мой дедушка писал в 60-х годах, желая достоверно передать мысли и настроения молодого человека, охваченного революционным энтузиазмом начала XX века. Он не знал того, что известно современному читателю.

Сегодня историки, скажем, иначе относятся к Махно.

Нестор Иванович, бывший учитель, оказался прирожденным военачальником. Это он посадил своих бойцов на тачанки, создав мобильную пехоту, которая успешно противостояла регулярной армии. Махно в Москве невзлюбили, считали врагом революции и постоянно пытались уничтожить. Хотя он был полезен и успешно сражался с войсками генерала Деникина.

Правда, Антонов-Овсеенко считал, что лучше иметь Махно в союзниках, доказывал: если большевики начнут борьбу с Махно, то развалится Украинский фронт и Деникин двинется вперед. 29 апреля 1919 года Антонов-Овсеенко приехал в Гуляйполе и остался доволен тем, что он увидел. В начале мая к Махно в Гуляйполе приехал и член политбюро Лев Борисович Каменев в качестве уполномоченного Совета Труда и Обороны. Он тоже одобрил союз с Махно.

Нестора Махно терпели, пока он был нужен. Его кавалерия в 1920 году вместе с частями Красной армии прорвала оборону белых и ворвалась в Крым. На этом сотрудничество с Махно закончилось. Антимахновские настроения взяли верх. Фрунзе разделался со своими союзниками-махновцами, хотя они выполнили все свои обязательства.

Упомянутый в записках моего дедушки Семен Никитич Каретников командовал Крымской группой войск Революционной повстанческой армии, воевавшей против Врангеля, 24 ноября 1920-го его вызвали в штаб Фрунзе, арестовали и расстреляли.

Сам Махно еще держался в Гуляйполе, но долго сопротивляться Красной армии он не мог. 28 августа 1921 года он с остатками своей повстанческой армии перешел румынскую границу, остаток жизни он провел в эмиграции.

Долгое время преувеличивались и силы белых, оборонявших Крым.

В сентябре 1920-го Врангель еще раз переформировал свои войска. Теперь они состояли из 1-й армии Кутепова (1-й армейский и Донской корпуса), 2-й армии генерал-майора Д.П. Драценко (2-й и 3-й армейские корпуса), конной группы генерала Бабиева и конного корпуса генерала Барбовича.

Николай Гаврилович Бабиев окончил Первую мировую командиром полка, командовал полком у Кутепова. У Врангеля командовал Кубанской казачьей дивизией. Он попал к красным в плен и бежал. Был ранен семнадцать раз, восемнадцатое ранение в 1920-м оказалось смертельным.

Иван Гаврилович Барбович окончил Первую мировую командиром 10-го Ингерманландского гусарского полка, георгиевским кавалером. Врангель произвел его в генерал- лейтенанты.

Петру Николаевичу Врангелю удалось несколько увеличить свою армию, но их общая численность в сравнении с войсками Фрунзе была невелика — сорок одна тысяча штыков, семнадцать тысяч сабель, около тысячи пулеметов, двести пятьдесят орудий, девятнадцать бронепоездов, девятнадцать танков, двадцать шесть бронеавтомобилей и тридцать четыре самолета.

Петр Николаевич Врангель понимал слабость своей армии. На что же он рассчитывал?

Василий Витальевич Шульгин, один из идеологов белого движения, в книге «1920 год» описывал свою встречу с командующим в Севастополе:

«Я не видел генерала Врангеля около года. Тогда (это было в Царицыне) он не нервничал. Он только что пережил Exanthematicus (сыпной тиф. — Авт.), у него были сильно запавшие глаза, но еще что-то кроме этого. Какое-то беспокойство, недовольство «общего порядка». Он сдерживался, привычный к дисциплине, но что-то в нем кипело…