Но мозговой кожух, сделанный из какого-то сверхпрочного металла, которому сегодня нет имени, оставался в целости. Вот я и подобрал этот кожух и сунул в мешок, опередив человека, который мог бы его подобрать, проходя мимо. Лучше уж он будет под моей защитой, чем в руках какого-нибудь человека…

— Ты ненавидишь людей? — спросила Мэг.

— Нет, никогда не испытывал я к ним ненависти. Боялся их? Да, боялся. Держался от них подальше. Но некоторых я не боялся. Старого охотника, с которым провел почти год. Вас двоих. Вы вызволили меня из-под дерева, — Он протянул мозговой кожух, — Вот, взгляните. Вы когда-нибудь видели такой?

— Я — ни разу, — сказала Мэг.

Она сидела и вертела его в руках, красные сполохи огня играли на поверхности металла. Наконец она вернула кожух Ролло, и тот положил его обратно в торбу.

…Наутро, когда Ролло отправился на разведку, Мэг сказала Кашингу:

— Этот мозговой кожух, парень. Ну тот, который Ролло дал мне посмотреть. Он живой. Я это чувствовала кончиками пальцев. Он холодный, но живой и разумный. И темный и одинокий. Настолько одинокий, что в каком-то смысле он даже не одинок. Он ничего не ждет, но и не утратил надежду. Как будто холод и тьма — образ жизни. И он живой. Я знаю, что он живой.

Кашинг резко вдохнул:

— Значит…

— Ты прав. Если жив этот, стало быть, живы и остальные — те, которые собраны, и те, что лежат незнамо где.

— Без каких-либо внешних сенсорных приспособлений, — сказал Кашинг. — Без зрения, без слуха, без связи со всем живым. Человек сошел бы с ума…

— Человек — да. Но эти штуковины — не люди, мальчик мой. Они — отголосок иных времен. Мы произносим слово «роботы», но не знаем, что это такое. Мы говорим «мозговые кожухи роботов», но никто, кроме нас двоих, не подозревает, что они живые. Мы думали, что роботы исчезли. Они окружены легендарным ореолом древности, как драконы. И вдруг ты входишь в лагерь в обществе робота. Скажи, ты просил его остаться с нами? Или он сам напросился?

— Ни то ни другое. Он просто остался, и все. Так же как оставался на год со старым охотником. Но я рад, что он здесь. Хороший помощник. Наверное, не надо говорить ему то, что ты сказала мне.

— Никогда! Для него это будет тяжело. Он не сможет избавиться от этих мыслей. Пусть лучше считает их мертвыми.

— А может, он знает.

— Не думаю, — сказала Мэг. Она сложила ладонь чашечкой, будто все еще держала мозговой кожух, — Паренек, я могла бы оплакать их. Всех этих потерянных бедняг, запертых во мраке. Но мне думается, что им не нужны мои слезы. Может, у них есть что-то другое.

— Постоянство, — ответил Кашинг. — Они выдерживают состояние, способное свести человека с ума. Возможно, какая-то своя философия, нашедшая некий внутренний фактор, который делает ненужной связь с внешним миром. Ты не пробовала пообщаться с ним, пробиться к нему?

— Неужели я так жестока? Я хотела, было желание. Дать ему знать, что он не один, утешить как-нибудь. А потом я поняла, что это было бы жестоко. Подавать надежду, когда ее нет. Будоражить его после того, как он черт-те сколько времени привыкал к темноте и одиночеству.

— Наверное, ты права. Мы ничего не можем для него сделать.

— Уже дважды за очень короткое время я соприкоснулась с разными разумами, — сказала Мэг. — С этим мозговым кожухом и с живым камнем, с тем валуном, который мы нашли. Я говорила тебе, что мои способности весьма скромны, но встреча с этими двумя формами жизни заставляет меня чуть ли не жалеть, что я вообще обладаю какими-то способностями. Лучше бы не знать ничего. Эта штука в кожухе наполняет меня печалью, а камень — страхом, — Она содрогнулась, — Этот камень — он был старый, очень старый, заскорузлый и циничный. Хотя «циничный» — не то слово. Безразличный. Может, так будет правильней. Штуковина, полная таких древних воспоминаний, что они как бы остекленели. Словно это воспоминания о каком-то другом месте. Такие воспоминания не могли зародиться на Земле. Они откуда-то извне. Откуда-то, где вечная ночь, где никогда не светило солнце и где нет такого понятия, как радость…

Как-то раз путешественники встретили одного человека — грязного старика, который жил в землянке, выкопанной в склоне холма над рекой. Землянка была выложена деревом, и тут можно было спать, не боясь непогоды. Две сонные собаки залаяли на пришельцев без всякого воодушевления и тявкали, пока старик не усмирил их. Они улеглись возле него и снова заснули. Их шкуры подрагивали, отгоняя садившихся на них мух. Старик улыбнулся, показав гнилые зубы.

— Бездари, — сказал он, кивнув на собак, — Самые никчемные псы, каких я когда-либо имел. Раньше они неплохо брали енота, но теперь загоняют на деревья демонов. Никогда не думал, что в этих краях столько демонов. Конечно, демоны сами виноваты, дразнят собак. Но вообще с ума можно сойти. Всю ночь пробегаешь в поисках енота, а найдешь демона на дереве. А чего их убивать? Только время зря тратить. Что с ними делать, с демонами? Они жесткие, не угрызешь, сколько ни вари. А вкус у них вовсе блевотный. Вы, ребята, знаете, что воины вышли искать добычу? В основном они держатся подальше от прерии — что им тут делать, когда и там есть вода? Какому-то крупному вождю шлея под хвост попала, вот он и пошел грабить. Наверняка направился в города. Ну, там ему намнут бока. Городские племена — подленькие племена, это я вам точно говорю. Вечно всякие грязные проделки устраивают. Никогда честно не бьются. Главное для них победить, а как — им без разницы. Да оно и ладно, хотя от этого дурно попахивает. Последнюю неделю или около того кочевники все идут и идут. Теперь меньше, через пару недель увидите, как они потянутся назад, заметая следы поджатыми хвостами, — Старик сплюнул в пыль. — Что это у вас? — спросил он. — Гляжу и не пойму ничего. Похоже, один из роботов, о которых давным-давно ходят слухи. Помню, моя бабка рассказывала про роботов много разного. Все время болтала. Но даже в детстве я знал, что это всего лишь сказки. Мало что из того, о чем она рассказывала, существовало на самом деле. Не было никаких роботов. Я спрашивал ее, где она всего этого наслушалась, и она отвечала, что от бабки, а та, верно, от своей бабки. Удивительно, как живучи старые истории. По идее, со временем они должны умирать. Куда там, когда на свете столько болтливых бабок!.. Как вы, ребята, смотрите на то, чтобы преломить хлеб со мной? — предложил он. — Уже есть пора, и я с радостью приму вас. У меня целый мешок рыбы и спинка енота, еще совсем свежая.

— Нет, сэр, спасибо, — сказал Кашинг, — Мы торопимся. Надо идти.

…Спустя два дня, перед самым заходом солнца, Кашинг шел вдоль реки с Мэг и Энди. Посмотрев на верхушку утеса, он увидел Ролло, спешно спускающегося вниз. Он торопился, металлическое туловище блестело в лучах заката.

— Что-то случилось, — сказал Кашинг. — Какая-то неприятность.

Он огляделся. За последние дни река сделалась уже, а утесы по берегам — менее крутыми. Вдоль кромки воды по-прежнему росла полоска деревьев, но не таких высоких, как ниже по течению. Посреди реки торчал островок, покрытый густым ивняком.