Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова кивок. Я протянул ей мех с водой, она поднесла его к губам. Пила она долго, наверно, целую минуту. Она, наверно, умирала от жажды после сегодняшнего долгого перехода. Завтра надо будет тщательней следить, чтобы она пила почаще.
— А ты хочешь водички, Крин?
— Да, пожалуйста, — сказала Крин, не сводя глаз с лица Эл.
Эл механически протянула Крин мех с водой прямо через костер. Наплечный ремень волочился по углям. Крин поспешно подхватила его, потом запоздало добавила:
— Спасибо, Эл!
Я поддерживал эту неторопливую беседу в течение всего ужина. Под конец Эл как следует наелась, и, хотя ее взгляд прояснился, казалось, будто она смотрит на мир сквозь матовое стекло: и видит, и не видит. Но все-таки хоть какое-то улучшение.
Когда она съела две миски супу и полкаравая хлеба, глаза у нее начали закрываться.
— Что, Эл, спать хочешь? — спросил я.
Она кивнула, уже увереннее.
— Отнести тебя в палатку?
Тут она резко раскрыла глаза и решительно замотала головой.
— Ну, может, Крин поможет тебе улечься спать, если ты ее попросишь.
Эл обернулась и посмотрела в сторону Крин. Ее губы слабо зашевелились. Крин взглянула на меня, я кивнул.
— Ну, пойдем баиньки, — сказала Крин, совершенно как старшая сестра. Она подошла, взяла Эл за руку, помогла ей подняться на ноги. Когда они ушли в палатку, я доел суп и сжевал кусок хлеба, который слишком сильно подгорел и для девушек уже не годился.
Вскоре Крин вернулась к костру.
— Спит? — спросил я.
— Уснула, еще не коснувшись подушки. Как ты думаешь, она оправится?
Элли была в глубоком шоке. Ее разум переступил порог безумия, чтобы защититься от того, что с ней творилось.
— Вероятно, это всего лишь вопрос времени, — устало сказал я, надеясь, что это правда. — Молодые быстро выздоравливают.
Я невесело хмыкнул: девочка-то небось была всего на год моложе меня. Но в тот вечер мне каждый прожитый год казался за два, а некоторые и за три.
Несмотря на то что меня будто в свинец одели, я заставил себя подняться на ноги и помочь Крин помыть посуду. Я ощущал ее растущее напряжение, пока мы заканчивали прибираться и переставляли лошадей на новое место, на свежую травку. Напряжение сделалось еще сильнее, когда мы подошли к палатке. Я наклонился, открыл ей вход.
— А я, пожалуй, у костра переночую.
Ее облегчение было почти осязаемым.
— Ты уверен?
Я кивнул. Она юркнула внутрь, и я опустил полог. Из-за него почти сразу высунулась голова Крин: она протягивала мне одеяло.
Я покачал головой:
— Они вам понадобятся оба. Ночь будет холодная.
Я закутался в шаэд и лег прямо у входа в палатку. Мне не хотелось, чтобы Эл посреди ночи выбралась наружу и потерялась или покалечилась.
— А ты не замерзнешь?
— Да нет, нормально!
Я так устал, что готов был уснуть верхом на скачущей лошади. Более того — под копытами скачущей лошади.
Крин убралась в палатку. Вскоре я услышал, как она шуршит одеялами. И все стихло.
Я вспомнил изумленный взгляд Отто, когда я перерезал ему глотку. Услышал, как Аллег слабо сопротивляется и бранит меня, пока я волоку его назад к фургонам. Вспомнил кровь. Ощущение крови на руках. Густой и липкой.
Я еще никогда никого так не убивал. Хладнокровно, лицом к лицу. Я вспомнил, какой теплой была их кровь. И как орала Кита, когда я гнался за ней по лесу. «Если бы не их, то меня! — истерично визжала она. — У меня не было выбора! Если бы не их, то меня!»
Я долго лежал без сна. А когда наконец уснул, сны были еще хуже.
На следующий день мы прошли мало: нам с Крин приходилось вести трех лошадей, да еще и Эл в придачу. По счастью, лошадки были добронравные, как почти все лошади, воспитанные эдема руэ. Если бы они были такие же непредсказуемые, как бедная дочка мэра, мы бы, наверно, вообще не добрались до Левиншира.
Но все равно с лошадьми было едва ли не больше возни, чем они того стоили. Особенно с упитанным чалым: он так и норовил свернуть в подлесок, чтобы попастись. Мне уже трижды приходилось выволакивать его из кустов, и мы были злы друг на друга. Я прозвал его Шилом по очевидным причинам.
Когда мне пришлось вытаскивать его на дорогу в четвертый раз, я начал всерьез подумывать о том, чтобы отпустить его на волю и избавиться от хлопот. Разумеется, я этого не сделал. Хорошая лошадь — все равно что деньги в кармане. И доехать обратно, в Северен, верхом будет быстрее, чем идти пешком всю дорогу.
На ходу мы с Крин, как могли, старались занимать Эл разговором. Это, похоже, немного помогало. К полудню, когда мы устроили привал, она как будто уже осознавала происходящее. Почти.
Когда мы собирались снова отправиться в путь после обеда, мне в голову пришла идея. Я подвел к Эл серую в яблоках кобылу. Золотые кудри Эл сбились в один сплошной колтун, и она пыталась расчесать их пятерней, а ее взгляд рассеянно блуждал по сторонам, как будто она не вполне понимала, где находится.
— Эл!
Она обернулась и посмотрела на меня.
— Ты знакома с Серой? — я указал на кобылу.
Она слабо, растерянно кивнула.
— Мне нужно, чтобы ты помогла ее вести. Ты когда-нибудь водила лошадей под уздцы?
Кивок.
— Ей надо, чтобы кто-нибудь о ней заботился. Ты это можешь?
Серая поглядела на меня большим глазом, словно давая понять, что она нуждается в том, чтобы ее вели, не больше, чем я в колесах, чтобы ходить. Однако потом она опустила голову и по-матерински ткнула Эл носом. Девушка почти машинально подняла руку, чтобы ее погладить, потом взяла у меня повод.
— Думаешь, стоит это делать? — спросила Крин, когда я вернулся навьючивать остальных лошадей.
— Серая добрая, как ягненок.
— То, что Эл безмозглая, как овца, еще не делает их хорошей парой, — язвительно заметила Крин.
Я слегка улыбнулся в ответ.
— Ну, мы за ними последим часок-другой. Не сработает, так не сработает. Но иногда лучшая помощь, которую можно оказать человеку, — это дать ему возможность помочь кому-то другому.
* * *
Поскольку спал я плохо, сегодня я чувствовал себя вдвое более усталым. Живот болел, и я чувствовал себя каким-то ободранным, как будто с меня наждаком сняли два верхних слоя кожи. Я испытывал большое искушение подремать в седле, но не мог заставить себя ехать верхом, пока девушки идут пешком.
Так я и брел, ведя под уздцы свою лошадь и клюя носом. Однако сегодня я никак не мог погрузиться в уютную полудремоту, к которой обычно прибегал на ходу. Меня мучили мысли об Аллеге. Я гадал, жив ли он.