крышу, под которой смогли бы согреться и провести ночь, и залезли в оставленную немцами землянку, наспех осмотрев ее. Землянка была очень хороша: просторная, обставленная мебелью, сделанной из березы, и украшенная отделкой из белоствольной части берез в виде панелей и полочек. Положительно немцы молодцы, так искусно использовавшие поверхностную часть дерева с естественным прихотливым рисунком коры.

Кажется, не успел остыть очаг, оставленный врагом, как мы воспользовались оставленными благами. Провели ночь в приютившей нас землянке, а утром старший лейтенант Холопцев у входа в землянку обнаружил мины.

Только чистая случайность спасла нас от гибели. Кто-то смеялся, что среди нас есть счастливые.

Теперь уже часто встречались группы пленных немцев, ведомые нашими конвоирами. Я с интересом смотрела на понурые лица немецких молодцов, их теперешнее шествие не напоминало победного марша, а лица наших солдат светились торжеством и удовлетворением.

По дорогам лежало много трупов немецких солдат, их некогда и некому было убирать.

Очень памятен мне занятый нами пункт Захожье. На опушке леса в образцовом порядке стояли хорошо отстроенные, благоустроенные землянки: здесь, по-видимому, размещался штаб какой-то крупной немецкой части. Мы проехали мимо указательного столба, оставленного немцами, на котором было по-немецки написано: «Захожье – Инстенбург – 700 км». Это говорило о капитальном оседании немцев.

После тщательного осмотра землянок было дано распоряжение занимать их. В одной из них осели мы. Стенки этой землянки были обиты мешковиной из бумаги, панели и вся мебель – из дерева молодых берез, сделано с большим мастерством и вкусом. От этого вся внутренняя часть землянки выглядела очень нарядно. Кто-то сказал, что эта землянка была клубом для немецких офицеров, отсюда ее великолепие.

В Захожье находилась большая часть немецких пленных. Их выстроили и собирались направить в пункт сбора пленных. Я прошла мимо угрюмой и чрезвычайно мрачной толпы. Они не смотрели на нас, не поднимали опущенных глаз от земли и были жалки и подавлены. Некоторые из них держали носилки, на которых лежали их раненые или больные товарищи.

В сердце своем я старалась вызвать ярость, припоминая, что совершили эти злодеи на нашей земле, но в горле стоял ком, и слезы щекотали глаза. Очень не похожи на победителей эти жалкие и понурые люди, и казалось, что они неспособны совершить какое-либо злодеяние.

Лица у них были тонкие, заостренные, волосы светлые или светло-рыжие, одеты они были удивительно легко. Странно было видеть их так легко одетыми в такие морозные зимние дни. Неудивительно, что русская зима так пугала их, а морозы способствовали бегству.

В Захожье мы прожили не более трех дней. С сожалением покидали великолепные подземные дворцы-землянки. В течение этих дней лихорадочно работали, ожидая всего неожиданного и необычного.

Как показывала обстановка, ближайшее будущее – сплошное преследование немца с попутными боями. В связи с этим был издан приказ освободиться от всего лишнего и тяжеловесного, быть налегке, не загромождать машин и оставить только самое необходимое, быть готовым сняться в любой момент. А кое-каким имуществом все мы успели обзавестись. Кое-кто имел тумбочки, кровати, подобранные в разбитых селениях, и прочий скарб.

Пришлось делать чистку, расстаться с атрибутами мирной жизни и переходить полностью на походную военную жизнь.

У следующего населенного пункта Лисий Корпус были уже бои. Говорили, что здесь происходили штыковые атаки. Снег был местами обагрен кровью. Лежали трупы, разбитые машины, разрушенные жилища, еще дымящиеся. В воздухе пахло гарью и паленой шерстью.

Следующая деревня, местами полууцелевшая, с трудом приютила нас. Стали говорить, что немцы, убегая, оставляли богатые трофеи: лошадей, машины и продовольствие. У нас разгорались глаза.

В первый же более или менее спокойный день отправили всех нас за трофеями. Особый был дан наказ майору Смотракову – во что бы то ни стало раздобыть машину для штаба. С машинами было у нас особенно плохо: штаб увеличился, а машин не хватало. Горючее тоже было предметом острых вожделений.

Когда однажды майор возвратился из очередного похода за трофеями, то представлял собою редкое зрелище! Мы с шумом выскочили из избушки, когда кто-то крикнул, что едет майор, ожидая увидеть его за рулем машины.

Но вместо машины маленький и плотный майор беспомощно и неумело восседал на огромной огненно-рыжей лошади, редкой по величине и красоте. Говорили, что с трудом посадили его на этого гиганта, и всю дорогу майор молил снять его с проклятой кобылы, т. к. впервые в своей жизни вместо машины он сидел на лошади и управлял ею, к тому же лошади, не знающей русского языка. Смеху и шуткам не было конца. Решили эту красавицу подарить командиру корпуса генералу Прамзину. Но он скоро вернул ее нашему отделу – говорили, что она не умеет ходить под седлом и, наверно, возила у немцев тяжелые орудия.

Привели ее к нам и поставили рядом с нашей Тихой, которая дружелюбно встретила немку-лошадь. Ведь для лошадей не существовало ни национальных, ни вражеских признаков, и язык у них, наверно, был общий, лошадиный. Красавица кобыла с белой звездой на лбу была прозвана ездовым Петром Немкой. Она пугала его своей прожорливостью, т. к. добывание фуража было делом не очень легким.

Немецкую машину все же трофейщики приволокли на буксире. Все любовались комфортабельной, цвета слоновой кости, машиной, но, увы, несмотря на видимую исправность, машина не шла в руках русских шоферов, как они ни бились с ней.

Так и пришлось оставить ее у ворот ветхого домика – нашей стоянки, а самим устремиться вперед.

10 февраля [1944 года]

Наше головокружительное движение вперед временами приостанавливалось на 2–4 дня, а затем снова продолжалось в таком же темпе.

И вот однажды одной из таких стоянок оказалось Детское Село. Все ленинградцы всполошились и начали строить планы, как попасть в город. Кто-то говорил, что весь корпус будет в городе и т. д.

Въехали мы в Детское Село уже к вечеру. Зимние сумерки сгущались над разбитым городком. Парки выглядели беспорядочно, валялись сбитые снарядами деревья, хрипло каркали лишенные покоя вороны, в городке царила сумятица. По улицам метались машины в поисках своих частей, разместившихся в разных концах города в редких уцелевших домах.

Немцы только что ушли, а часть их, не успевшая бежать, сдавалась нашим в плен.

Дома, имевшие приличный вид, оказывались заминированными. Выбрать место для штаба было не так-то просто.

Долго мы стояли в машинах на улицах Детского Села и сильно промерзли. Наконец комендант указал нам помещение. Это был просторный подвал большого многоэтажного дома, но, увы, верх его был почти разбит и непригоден для жилья: там гуляли ветер и вьюга с морозом, валялся домашний скарб и кирпичи разрушенных печей.