Для этого не требуется никаких магических компонентов: сырая нефть будет гореть постоянно, если её поджечь, и она была, несомненно, доступна, потому что она выходит на поверхность земли на Каспийском побережье, вполне досягаемом для византийских купцов, причём даже в те времена, когда оно находилось за пределами Византийской державы. Местные жители выкапывают мелкие скважины, чтобы было удобнее добывать нефть. В трактате «Об управлении империей» содержится перечень мест, где есть «колодцы, дающие нафту», то есть сырую нефть (а не первую углеводородную фракцию дистиллята, которую сейчас называют «нафта»)[571].

Далее высказывались предположения о том, что греческий огонь возгорался самопроизвольно, вступая в контакт с водой. Это могло быть правдой, если в нём содержался довольно чистый натрий (Na) или пероксид натрия (Na2O2): оба эти вещества бурно реагируют при контакте с водой, образуя гидроксид натрия (NaOH) и выделяя много тепла. Соединения натрия столь же обычны, как обычная поваренна я соль (NaCl), но нет никаких свидетельств о том, что византийская химия была способна получать натрий в виде чистого металла или его пероксида.

Высказывалось и другое предположение: возможно, нефть смешивалась с сосновой смолой, из-за чего становилась более вязкой и «липкой» и тем самым превращалась в нечто вроде напалма[572]. При изготовлении современного напалма (каждый без труда может изготовить его в домашних условиях) пальмовое или другое масло добавляется к значительно более лёгкому бензиновому «студню», чтобы придать ему вязкости, но сырая нефть и без того уже обладает значительной вязкостью.

Более правдоподобно другое: если смола вообще наличествовала, то она служила для того, чтобы ускорить воспламенение, потому что грубая нефть будет гореть интенсивно, но поджечь её не так легко, как её более лёгкие фракции, например, бензин. Кроме того, с добавлением смолы повышается температура горения.

Во-вторых, все источники согласны в том, что греческий огонь прежде всего выбрасывался в цель через сифоны, то есть трубы с установленным внутри поршнем, который подаётся вперёд, чтобы выбросить жидкость через сопло. Однако, чтобы добиться этого, жидкость сначала нужно разогреть, и тем самым подтверждается, что она целиком или по большей части состояла из сырой нефти, слишком вязкой для того, чтобы её извергнуть, если предварительно не разогреть; точно так же в современных трубопроводах нефть разогревают для лучшего её протекания, если она слишком воскообразна. Поэтому, чтобы применять греческий огонь, контейнеры с ним нужно было разогревать посредством костров, разводившихся внутри корпуса судна неподалёку от сифонов, – затруднительное решение на деревянных кораблях.

В-третьих, сочетание низкой дальнобойности сифонов (ведь они были устроены по тому же принципу, что и детские водяные пистолеты: двадцать метров уже было серьёзным достижением) и необходимости разводить внутри судна костры для разогрева, а к тому же вероятная потребность в поджигании жидкости, требовала точно рассчитанных перемещений, позволяющих подойти к вражеским кораблям достаточно близко, оставаясь при этом вне зоны возможного абордажа, – и притом в очень тихих водах. Это опять же засвидетельствовано Лиутпрандом («Антаподосис», колл. 833 слл.): «…Богу… угодно было… почтить победой тех, кто… поклонялся Ему [то есть византийцев]. Поэтому Он усмирил ветры и успокоил море. Ибо в ином случае грекам было бы трудно стрелять своим огнём».

В-четвёртых, из этого следует, что греческий огонь был изначально эффективен скорее в спокойных водах Мраморного моря, нежели в открытом море, особенно в тех случаях, когда византийцев оказывалось чересчур мало для того, чтобы они могли взять верх благодаря таранам, метательным орудиям или абордажу. Поэтому греческий огонь поначалу применялся скорее как стратегическое оборонительное оружие против врагов, достаточно сильных для того, чтобы напасть на империю в самой её сердцевине, нежели как стратегическое наступательное оружие, применяемое в открытом море против более слабых врагов. Это обстоятельство ограничивало повсеместное значение греческого огня для византийского военно-морского флота, который был бесконечно многим обязан здравым римским традициям.

В-пятых, секрет изготовления греческого огня был раскрыт. В арабских источниках он упоминается вскоре после его изобретения, и он применялся при арабском завоевании Крита ок. 824–826 гг.[573] Нефть, выходящая на поверхность земли на каспийском побережье возле Баку и в районе Киркука в современном северо-восточном Ираке, была известна всегда; при этом к девятому веку аббасидские учёные перевели технический труд эллинистической эпохи, в котором разъяснялась методика изготовления сифонов: «Пневматика» (“Pneumatica”) Герона Александрийского. Ни нефть, ни сифоны не могли оставаться тайной для арабов с тех пор, как они были показаны в действии. Применение греческого огня и сифонов флотом Льва Триполитанского засвидетельствовано в рассказе о взятии Фессалоники в 904 г., и возможно, они применялись гораздо раньше[574]. Напротив того, предприимчивые и охотно перенимавшие новшества итальянские морские города-республики, Амальфи, Генуя, Пиза и Венеция, никогда не применяли греческий огонь, что свидетельствует об ограниченности его военного значения, проистекавшей из малой дальнобойности сифонов и трудностей использования выбрасываемого ими состава.

По стандартам своего времени дромон был быстрым и манёвренным кораблём, но эти качества достигались благодаря его малой осадке и лёгкой конструкции. У этого судна был низкий надводный борт, всего в один метр высотой, а потому и слабые мореходные качества: его могли затопить двухметровые волны, нередкие в Средиземноморье даже в тёплые месяцы.

Из-за этого обстоятельства продолжительные переходы через открытое море становились опасны в любое время года, причём зимняя навигация, вероятно, исключалась. Идти на вёслах можно было очень быстро, если говорить о кратких рывках продолжительностью минут в двадцать или около того: можно было набрать скорость в десять узлов, то есть 11,15 уставной мили или 18,5 километра в час – и это могло сослужить добрую службу в сражении. При ходе на вёслах можно было поддерживать крейсерскую скорость до трёх узлов в час на протяжении суток, если грести посменно. Под парусом, при попутном ветре, скорость могла превышать семь узлов, но едва ли возможно было сильно продвинуться вперёд, идя галсами против ветра, если учесть отсутствие надлежащего киля, – но в любом случае из-за низкого надводного борта и наличия отверстий для вёсел дромон мог затонуть при крене в 10 градусов.