ещё в нерастраченной силе, тепла и зелени вдоволь, и лишь воздух на закате отчётливей свежеет и синеет. Да грусть какая-то, невесомая и незримая, подступает к сердцу вечерами – предчувствие неотвратимой осени, дождливой и стылой. После сорока – теперь постигаю – ощущаешь это не сознанием даже, не памятью – одним дыханием, томлением. Мы с Ритой сидели на берегу скромной речушки, имени которой не знаю, и не уверен, что названа как-то она на географической карте, смотрели, как лениво колышутся тронутые неуловимым течением серые мохнатые водоросли. Солнце уже скатывалось к нечастым деревцам ближней рощи, где-то далеко, нам не видимые, призывно мычали коровы; возвращались, наверное, в хозяйские дворы. На этот сокрытый от остального мира травянистый речной закоулок, обрамлённый разросшимися кустами, Рита привела меня уже во второй наш приезд сюда. Место было привлекательным во всех отношениях. Прежде всего тем, что надёжно хоронило нас от посторонних взоров. Бунгало стояло на отшибе, ни с кем из соседей Рита не контачила, и не было среди них общих с её мужем знакомых, но, известно, бережёного Бог бережёт. К тому же, поговорке следуя, навещали мы этот райский закуток считанные разы – когда очень уж сильно припекало и не терпелось погрузиться в прохладную тишину безымянной речки. Несколько шагов от берега – и по грудь будет, хватало для счастья.

День сегодня выдался жаркий, мы приехали в самый солнцепёк. Раньше, на заре амурных отношений, нас менее всего заботило, что творится за окнами. Хотя, бывало, воздух в длительно запертом, непроветриваемом помещении был таким горячим, удушливо плотным, что мы, переступив порог, сразу испариной покрывались и рты разевали, как выброшенные на берег рыбины. Однако не мешало нам это, разве что форточки перед тем распахнув, поспешно сдирать с себя одёжку и валиться, тиская друг друга, на широченный, будто специально для любовных утех предназначенный диван. Уже через минуту-другую мы были мокрыми как мыши (никогда, кстати, не мог понять, причём тут сплошь покрытая шёрсткой мышь) и скользкими, как те же рыбины, но сие не отвращало нас, не убавляло пыла – моего, во всяком случае. Рискнул бы даже предположить, что придавало нашим забавам некую экзотическую, африканскую страстность. Хорошего здоровья, правда, всё это требовало. И неукротимого желания.

Теперь – не то. Мы, добравшись до бунгало, тоже первым делом распахнули не только форточки – все окна, двери настежь, разделись и пали на диван. Но друг к дружке не притронулись. Больше того, словно бы ненароком постарались лечь так, чтобы наши вспотевшие после часовой езды в раскалённой машине по отвратительным дорогам тела не соприкоснулись.

−Жарища, – выдохнул я.

– Жарища, – эхом откликнулась Рита.

Полежав с четверть часа, она поплелась принять душ. Хвала её мужу, сумел оснастить неказистое деревенское обиталище достижениями цивилизации. Жаль, о кондиционерах не позаботился. Минут через пять я последовал за ней. Рита, запрокинув голову и сомкнув веки, стояла под шипящими водяными струями. Я в несчётный уже раз залюбовался её совершенным телом. Протянул руку, коснулся её груди. Она открыла глаза, туманно улыбнулась:

– Выхожу, выхожу. – Прихватила с вешалки полотенце и, проходя мимо меня, сказала: – Ты тут не разнеживайся очень, я проголодалась.

Прежде мы утоляли голод после любовных игрищ. Рита никогда ничего здесь не готовила – привозила кофе в термосе и несколько разномастных бутербродов. Я – дежурную бутылку вина. Нынче и этот ритуал претерпел изменения. То есть и кофе, и бутерброды, и вино остались, но потреблялись «до того». Мы сидели в кухоньке. Рита, одетая лишь в полотенечную чалму на мокрых волосах, я – в трусах, ели, пили. Пили без тостов – я подливал в бокалы по мере надобности. За время трапезы обменялись двумя соображениями. Рита сказала, что вино кисловато, я посетовал, что забыли мы его сразу сунуть в холодильник. Затем Рита споласкивала посуду, а я, уничтожая губительные улики, складывал в пакет опустошённую бутылку и прочие остатки трапезы. Свежую простыню Рита тоже привозила из дому и, соответственно, увозила, возвращаясь.

Вытерев руки, она достала из сумки эту сложенную простыню и, обмахиваясь ею, пошла впереди меня в комнату. Застелила диван, легла посредине на спину, раскинула руки, отдавая себя в полное моё распоряжение. Я навалился сверху, принялся мять и целовать её, дожидаясь, пока проснётся во мне желание. Дистанция эта, к недовольству моему, подозрительно затянулась, а потом, когда система заработала, дольше обычного не мог почему-то облегчиться, достойно завершить свой любовнический долг. Подосадовал даже – и самому захотелось уже покоя, и Рита, чувствовал, маялась. Очень жарко было, душно, мокро.

Я отвалился, мы лежали рядышком, глядели в потолок. Мерным ножничным щёлканьем секундная стрелка часов, висящих над диваном, стригла время. Не заметил, как заснул. Проспал недолго, едва ли полчаса. Рита посапывала рядом. Рот её чуть приоткрылся, в уголке его проступила, как у ребёнка, тоненькая слюнная струйка. Я впервые увидел её спящей. Сейчас она, с этой своей детской струйкой, казалась совсем юной и невинной, кольнула вдруг бредовая мысль, что я, старый греховодник, совращаю чистую, доверившуюся мне девочку. Она, будто почувствовав мой взгляд, раскрыла глаза, усмехнулась:

– Пока ты дрыхнул, я всё время икала. Ветчина была какая-то жирная. И лень было встать, сходить на кухню воды попить.

– Принести тебе воды? – спросил я.

– Уже не надо. Ты ко мне не приставай, я ещё немного покемарю. – Повернулась ко мне спиной и тут же, пяти секунд не прошло, снова засопела.

И скучно мне вдруг стало. Скучно. Слушал её сопение, тупо пялился на лёгкие крылышки её лопаток, на прилипшие к затылку светлые прядки, мысли в голове двигались тяжело, неразворотливо. Зачем я здесь, для чего тащился с ней сюда битый час, изнывая в душной железной коробке, в воскресный день? Верней, понятно для чего, но зачем? Если бы ещё Рите это очень было нужно, куда ни шло, так ведь нет же, к чему обольщаться. В моей воле повернуть её сейчас к себе, заполучить её телесные прелести, и она, знаю, не станет противиться, отдастся мне с тою же джокондовской улыбкой, но ведь не хочется мне. Нет, не опостылела мне Рита. Просто не хочется. Ничего не хочется, Не в потенции тут дело.

И постепенно укреплялся в мысли, что пора с этим завязывать. Смысла уже нет. Лгать жене, лгать самому себе. Не долго уже виться этой верёвочке, стоит ли неразумно рисковать – и мне, и тем более Рите. Последствия могли быть непредсказуемыми. Разбужу её – и уедем отсюда. Ещё не поздно, к трём вернусь домой. Пообедаю с