В доме напротив Главного корпуса Академии директор надевал свое пальто из верблюжьей шерсти; жена Сэм начесывала ему это красивое пальто особой щеткой и целовала мужа перед уходом, желая удачного дня. Для директора этот день будет плохим — РОКОВЫМ, как назвал бы его Оуэн Мини, — но, я уверен, Рэнди Уайт в то утро не особенно стремился заглянуть в будущее. Он думал, что покончил с Оуэном Мини. Он не знал, что в конце концов Оуэн Мини возьмет над ним верх; он не знал, что преподаватели проголосуют за недоверие директору — как не знал и того, что попечительский совет примет решение не продлевать с ним контракт. Мистер Уайт даже представить не мог, в какую пародию в этом году превратится выпускная церемония из-за отсутствия Оуэна Мини — и как тот робкий, довольно заурядный и незаметный школьник, которого назначат читать прощальную речь вместо Оуэна Мини, отважится сказать в качестве прощальной речи лишь следующие слова: «Я на голову ниже того, кто должен был произнести эту речь. Он — светлая голова нашего класса, Оуэн Мини; наш Голос — тот единственный, который мы хотим слышать». Затем этот славный робкий паренек сядет на свое место под буйные крики одноклассников, поднявших за Голоса свои голоса, простыни и более искусно сделанные знамена с выведенным на них его именем — разумеется, заглавными буквами! — а потом все как один примутся скандировать, заглушая жалкие попытки директора призвать нас к порядку.

— Оу-эн Ми-ни! Оу-эн Ми-ни! Оу-эн Ми-ни! — кричал выпуск 62-го года.

Но в то февральское утро, когда директор облачался в свое верблюжье пальто, он еще не мог знать, что Оуэн Мини принесет ему погибель. Каким растерянным и беспомощным будет выглядеть Рэнди Уайт на выпускной церемонии, когда пригрозит отобрать у нас дипломы, если мы не прекратим гам. Должно быть, он поймет, что проиграл, когда и Дэн Нидэм, и мистер Эрли, и добрая треть, а то и половина преподавателей встанут и аплодисментами встретят наш бунт в поддержку Оуэна. А еще к нам присоединятся несколько хорошо осведомленных обо всем произошедшем членов попечительского совета, не говоря уж обо всех тех родителях, что писали директору гневные письма после авторитарной акции с изъятием наших бумажников. Как жаль все-таки, что Оуэн не пришел на церемонию и не видел директора. Но, конечно, Оуэн никак не мог там присутствовать — он ведь не получил диплома.

Не было его и на утреннем собрании в тот февральский день перед самым началом весенних каникул; однако нелепая статуя, которую он оставил на сцене взамен себя, приковала к себе наше внимание. В то утро в Большом зале был аншлаг — на представление пришли едва ли не все преподаватели. И Мария Магдалина словно приветствовала нас: без рук, она тянулась к нам, без головы, она красноречиво взывала к нам — гладкий срез как раз посредине кадыка совершенно явственно выражал, как много она хотела бы нам сказать. Мы сидели в тишине Большого зала и ждали директора.

До чего же гнусным типом оказался Рэнди Уайт! В «приличных» школах есть неписаное правило: когда исключают выпускника всего за пару месяцев до окончания школы, стараются сделать так, чтобы у него было как можно меньше трудностей при поступлении в университет. Да, конечно, следует сообщить в приемные комиссии то, что тем положено знать; но коль уж ты и так навредил достаточно, выгнав парня из школы, не старайся теперь еще и закрыть перед ним дорогу в университет! Не таков был Рэнди Уайт. Он просто из кожи вон лез, лишь бы положить конец университетской карьере Оуэна еще до того, как она началась.

Оуэна готовы были принять в Гарвард, его готовы были принять в Йель, к тому же в обоих университетах ему давали полную стипендию. Но вдобавок к тому, что говорилось в его личном деле (что он исключен из Грейвсендской академии за изготовление поддельных призывных свидетельств и продажу их однокашникам), директор сообщил в Гарвард и Йель (и даже в Нью-Хэмпширский университет) много чего еще. Он написал, что Оуэн Мини настолько «яростно и злобно настроен против религии», что «позволил себе осквернить статую святой, принадлежащую католической школе», а еще он развернул в Грейвсендской академии «глубоко антикатолическую кампанию», прикрываясь требованием отмены рыбного меню по пятницам в школьной столовой. Кроме того, он не забыл упомянуть, что против Оуэна «выдвигались обвинения в антисемитизме».

Что до Нью-Хэмпширского Почетного академического общества, эти отозвали свое предложение насчет стипендии; в Нью-Хэмпширском университете охотно приняли бы выпускника с такими отметками, как у Оуэна Мини, но Почетное общество — «в свете этой неприятной и огорчительной информации» — теперь не могло поощрить его стипендией. Мол, если он решит учиться в университете штата, то только за свой счет.

В Гарварде и Йеле отнеслись к Оуэну снисходительней, но там возникли свои сложности. В Йеле пожелали еще раз пригласить его на собеседование; они быстро убедились, что так называемые «обвинения» в антисемитизме оказались ложью, но Оуэн был, очевидно, слишком уж откровенен в выражении своих чувств к католичеству, и в Йеле решили отложить его прием на год. За это время, как сказал председатель их приемной комиссии, Оуэн должен «устроиться на какую-нибудь серьезную работу», и пусть его работодатель время от времени сообщает в Йель о «характере и взглядах» Оуэна. Дэн Нидэм сказал Оуэну, что предложение выглядит разумным, справедливым и довольно обычным для такого приличного университета, как Йельский. Оуэн не стал возражать Дэну. Он просто отказался выполнять эти условия.

— ЭТО ВСЕ РАВНО ЧТО ПОЛУЧИТЬ ТЮРЕМНЫЙ СРОК УСЛОВНО, — сказал он.

В Гарварде также повели себя справедливо и разумно — и несколько более требовательно и изобретательно, чем в Йеле. Они тоже сказали, что хотят отсрочить принятие Оуэна; однако там выразились определеннее насчет «серьезной работы», на которую должен устроиться Оуэн. Ему следовало поработать для католической церкви — не важно, в какой должности. Он может добровольно помогать Католической службе помощи[27], или устроиться социальным работником в какую-нибудь католическую благотворительную организацию, или даже потрудиться в той самой приходской школе, где сломал статую Марии Магдалины. Отец Финдли из школы Святого Михаила оказался порядочным человеком; он не только не стал требовать для Оуэна Мини наказания — после разговора с Дэном Нидэмом отец Финдли согласился сделать все, чтобы помочь Оуэну поступить в университет.

За Оуэна вступились даже кое-кто из учеников этой самой приходской школы. Баззи Тэрстон — тот самый, что так коряво отбил мяч, после чего должен был наступить последний аут, и тогда Оуэн Мини даже не взял бы в руки биту, — так вот, даже Баззи Тэрстон вступился за Оуэна. Он сказал, что для Оуэна настали «скверные времена», что у него «имелись причины» расстраиваться. Директор Уайт и инспектор Бен Пайк изо всех сил старались наказать Оуэна на всю катушку за воровство и надругательство над Марией Магдалиной. Но в школе Святого Михаила к Оуэну отнеслись очень снисходительно — особенно отец Финдли.

Дэн сказал, что отец Финдли, оказывается, «знаком с семьей» Мини и проникся искренним сочувствием к Оуэну, когда понял, кто его родители — у них раньше были с Мини некие отношения. Не вдаваясь в подробности этих «отношений», отец Финдли, однако, сказал, что сделает все от него зависящее, чтобы помочь Оуэну. «Я лично его и пальцем не трону!» — сказал отец Финдли.