руку другой. Ждать вестника, не покидать крепости… А придет ли еще вестник, будет ли кому послать его? Пока старый бактриец добирался до Скалы, на границе Согдианы произошла большая битва. Где теперь Оксиарт? Где ее сыновья?

Госпожа закрыла глаза, будто страшась увидеть то, что угрожало, – гибель Оксиарта, гибель семьи… Она позвала служанку:

– Спроси у посланца, не слышал ли, куда Спитамен пойдет потом? Откуда ждать гонца? Если уснул – разбуди.

– Его нельзя разбудить, госпожа, – печально ответила служанка, – он умер. У него в сердце не осталось крови…

Госпожа молча поглядела на нее, отвернулась и, опустив голову, пошла в свою спальню, повторяя одно и то же:

– Сыновья мои, ах, сыновья мои, сыновья мои… Где вы теперь, сыновья мои?..

Рокшанек крепко прижалась к теплому плечу кормилицы:

– Апа, а вдруг Македонянин придет сюда?

– Не придет, моя светлая, не дрожи так. Как он может подняться сюда? У него же нет крыльев!

Проходили дни, полные слухов, тревоги, тайных слез, ожидания. Ждали гонцов от Оксиарта, ждали вестей. Но вестников не было. А в одну из холодных весенних ночей в крепость вдруг явился сам Оксиарт с отрядом своих всадников.

В крепости тут же, среди ночной синевы, всюду загорелись огни, замелькали факелы. Народ собрался к воротам Оксиартова дома, обнесенного стеной.

Вести были невеселые. Македоняне опять разбили Спитамена. Больше восьмисот всадников-скифов осталось на поле боя, а у Кена погибло едва ли тридцать человек. Массагеты снова бежали в свои степи, а вместе с ними ускакал и Спитамен. Скифы – странные союзники: убегая, они разграбили обозы и согдов, и бактрийцев… А Спитамен не остановил их – как видно, уже не имел среди них достаточно власти.

Согдийские войска рассеялись. Многие потеряли надежду на победу и сдались Македонянину. А он, Оксиарт, решил, что ему тоже нечего делать там с его ничтожными силами. Однако к Македонянину не пойдет, отсидится здесь, на Скале. Если нет сил защитить свою землю, так хоть не помогать врагу!

Печальные вести для Согдианы…

Но в доме сразу стало шумно, оживленно. Вернулся Оксиарт, господин дома, вернулись и его трое сыновей. Мать подняла на ноги и слуг, и родственниц, чтобы достойно встретить и накормить гостей, собравшихся у нее. Грустно, конечно, что Спитамен опять вынужден бежать в пустыню. Но ведь уйдут же когда-нибудь македоняне! И спустится же когда-нибудь семья Оксиарта со Скалы, и опять они все будут жить, как жили.

Но, притаившись за толстой занавесью, госпожа услышала, о чем говорят мужчины, собравшись вокруг очага. Это были совсем другие разговоры.

– Македонянин не уйдет, – говорил Оксиарт, – он никогда не оставляет в тылу у себя непобежденных. Даже за ничтожной горстью разбойников он лезет в горы, если они не сдаются.

– Не думаешь ли и ты сдаться, Оксиарт? – подозрительно спросил один из бактрийских властителей, приехавший с ним вместе.

– Я не думаю сдаваться, – ответил Оксиарт, – и я не сдамся. Я не предам Спитамена. Я не предам свою родину!

Одобрительные голоса загудели кругом:

– Выждем время – и снова в битву!

– Пусть-ка он попробует достать нас здесь.

– Если только не узнает тайной дороги…

– Среди нас нет предателей.

– Да ведь и не только мы сидим на Скале, – сказал Оксиарт, словно оправдываясь, – многие укрылись на Сизиматре, и на Артимазе тоже. И Хориен ушел на свою Скалу. Когда будет надо, все спустимся. У нас немало наберется войска. А пока – что ж, переждем.

– Только бы Спитамен остался жив!..

Это сказал старший сын Оксиарта, который сидел, мрачно нахмурив длинные брови.

Все поглядели на него.

– Что ты хочешь сказать? Ведь он ушел от македонян!

– Но я видел, как он уходил с массагетами.

– А как он уходил?

– Нехорошо уходил. Как пленник.

Наступило молчание. Никому не приходила в голову такая мысль, а ведь это могло случиться. Массагеты могли прийти в ярость из-за того, что у них погибло так много людей, а добыча оказалась ничтожной.

– Будем надеяться, что это не так, – заговорили снова. – Спитамен у них не один раз скрывался.

– Будем надеяться. А если с ним случится недоброе – конец. Другого вождя у нас нет.

Мужчины снова замолчали, задумались. Но каждый знал, что все они думают об одном и том же: их вождь Спитамен не нашел верной поддержки у своих сородичей, у своих друзей… и у них самих. Это было тяжело сознавать, но это было так.

В дальних покоях большого дома, на женской половине, обсуждались новости, принесенные кормилицей Рокшанек. Кормилица уже успела повидаться со многими воинами, пришедшими с Оксиартом, – среди них у нее были и братья, и племянники, и даже внуки. С красными пятнами на смуглом лице, она торопилась выложить все, что узнала. Рассказала, как там сражались и как полководец Кен разбил их; как союзники-массагеты вдруг обратились врагами и начали грабить бактрийский обоз и бактрийцы потеряли все, что у них было; как бежали от македонян и как успели добраться до Скалы, не показав дороги врагу.

– А еще рассказывают, будто у Спитамена очень красивая жена и она повсюду с ним, бедняжка. Он в сражение – и она тут же. Он в пустыню – и она с ним. Ни дома у нее нет, ни пристанища! А ведь она из семьи персидских царей!

Женщины вздыхали:

– Что за жизнь у нее! Ушла бы куда-нибудь в безопасное место и пережидала бы там, как мы…

– Ушла бы, да ведь не отпускает! – Кормилица возмущенно пожала плечами. – Говорят, любит ее очень, жить без нее не может. А она-то, говорят, уже ненавидеть его стала. Измучилась. Но что сделаешь?

Рокшанек сидела среди подруг, как тихая перепелка, которая дремала над их головой в своей деревянной клетке[103]. Как несчастна эта женщина, жена Спитамена!

– Она счастливая, – прошептала одна из подруг.

Рокшанек вскинула на нее глаза:

– Что ты говоришь? Счастливая?

– Конечно счастливая. Пусть трудно, пусть бездомно. Зато она – жена Спитамена, сам Спитамен любит ее!

Опять это слово, от которого вздрагивает сердце… Любит!

Рокшанек не любила никого, но знала, что и к ней, как ко всем людям, придет любовь. Но кого полюбит она? Где тот человек, который явится к ней, как сама судьба?

Женихи уже приходили к отцу просить в жены Рокшанек. Каждый раз она со страхом ждала, чем окончатся эти переговоры. Но отец не спешил отдавать дочь, и она каждый раз счастливо переводила дух, словно избавившись от опасности.

А Оксиарт выжидал. Крепкая, цветущая Рокшанек раскрывалась столепестковой розой, и с каждым днем ярче становилась