— Ты не все мне сказала. Что еще тебе говорили?

Анастасия всхлипнула, глубоко вздохнула и потерлась носом о его грудь. Расцепила руки, села на кровать.

— Грозили… сказали, что, если ты не откажешься от своих заблуждений, мне… — Девушка улыбнулась. — Попробовали бы!

— Так и сказали — «моих заблуждений»?

Она кивнула, разглядывая его с новой миной.

— Никогда не видела тебя в халате. Знаешь, на кого ты похож? На актера после съемки, доведенного режиссером и сценаристом до состояния выжатого лимона.

Ратибор помолчал, сквозь утихающий гул крови в голове прислушиваясь к далеким голосам дежурных «Шторма» и к голосу Умника, который раз в полчаса докладывал: «В Системе все спокойно», — потом молча снял клипс рации «спрута», не обращая внимания на гостью, принес два бокала, пузатую бутылку со светящимся зеленым артемовским, налил в бокалы, поднял свой.

— За успех безнадежного дела.

Настя не спросила, что он имеет в виду, она все понимала с полуслова.

* * *

Железовский потоптался у стола, заваленного кассетами видео, аудиобуков, старинными книгами, и сел, спрятавшись в тени от торшера в стиле «ретро». Забава села напротив, усмехнулась.

— Мы с тобой смотримся, как слон и моська. Что с тобой? Ты встревожен. Случилось что?

— Ничего особенного, но прессинг продолжается. Зарегистрировано сорок звонков руководителям «Шторма» всех рангов… кроме тебя, меня и Ратибора. Угрозы и шантаж. В ответ на реплику Эрберга: «Не переоценивайте свои силы», — неизвестный вежливо ответил, что нападения, о которых мы знаем, — это демонстрация не силы, а возможностей нападавших уйти из-под любого наблюдения. Мол, если бы это было необходимо, все семеро объектов нападения были бы убиты. Но пока такой необходимости нет.

— Пока… хорошее слово. И на том спасибо. Мотивация угроз?

— Все та же; прекращение строительства Т-конуса.

— Значит, снова «Общество по спасению Конструктора».

— О Конструкторе не упоминалось совсем. Это не «Общество», Забава, это К-мигранты, деятельность которых косвенно подтверждает, что БВ — след Конструктора. Логично было бы ожидать от членов «Общества», людей, кстати сказать, объяснений своим поступкам, в которых обязательно прозвучали бы какие-то слова в защиту Конструктора, но их не было. Это не по-нашему, не по-человечески, так люди не поступают, так могут мыслить только К-мигранты, не люди. Боюсь даже представить, что будет, если они возьмутся за нас всерьез.

Забава рассеянно полистала раскрытую книгу, поправила волосы.

— Вы пытались объяснить им, что судьба Конструктора не только в наших руках, в руках исполнительного органа защитной системы цивилизации? Что мы действуем от имени и по поручению человечества?

— Представителей человечества, — поправил Железовский ворчливо. — А это не одно и то же. Всемирный референдум неизбежен, люди уже обладают полной информацией о БВ, о гипотезах, связанных с ним, и от обсуждения проблемы не уйти.

— Я и не призываю решать проблему келейно, однако сколько людей — столько и мнений. Я боюсь, что общественное мнение не совпадает с единственно верным решением проблемы. Гуманизм — изначально мироощущение сильного народа, но всегда ли в борьбе за существование побеждали гуманисты? А новая встреча с Конструктором — суть борьба за существование, и не понимая этого, человечество запросто может погубить себя.

— И все же у меня иная точка зрения, хотя я и выполняю волю Совета. Можно обойтись и без мордобития, тем более, что мы не контактируем с Конструктором напрямую.

Забава закинула ногу за ногу, покачала головой.

— Не узнаю тебя, Аристарх. Вы, русские, всегда отличались размахом и удалью: раззудись, плечо, размахнись, рука! Неужто иссякла былая удаль? Подмок порох? Душа запросила покоя?

Железовский сбычился, посмотрел на ее колени, выглянувшие из-под халата, неожиданно улыбнулся:

— Ты выбрала не лучшую из пословиц, могу привести сотню других, отвечающих ситуации. Например: гром не грянет, мужик не перекрестится. Дитя плачет, мать не разумеет. Или такую вот: удалой долго не думает.

Боянова засмеялась.

— Да, пословиц у вас много, на все случаи жизни, это я знаю. Есть и такая: женский ум лучше всяких дум. Мужских, естественно. Нам предстоит из двух зол выбрать меньшее: то ли «задавить» Конструктора в «струну», уничтожив тем самым самое древнее из всех разумных существ, то ли позволить ему уничтожить нас, — при столкновении ли БВ с Системой, или при выходR Конструктора из БВ. Вот и решай.

Помолчали, хорошо понимая друг друга и без слов.

— Что мы можем противопоставить К-мигрантам? — тихо спросила Забава. — Кроме бесстрашия, мужества и силы воли безопасников и пограничников?

— А этого мало?

— Мало! — жестко отрезала Боянова. — Все ваши императивы, штатные режимы, оперативные сети рассчитаны на человека, на его логику, интеллект, мораль и этику, но сам говорил, К-мигранты — нелюди! И подход к ним нужен иной.

— Да какой другой? — поморщился Железовский. — Какой подход нужен существам, отличным от нас только способом появления на свет. Да и какое право «де юре» мы имеем считать их не людьми? И если начать судить о них с этой точки зрения, то кто тогда мы?

— Бедный Аристарх, — грустно проговорила Боянова. — Бедный «роденовский мыслитель». Как же ты все-таки зажат в рамках моральных конструктивов, закрепощен страхом ошибки и ложными представлениями о гуманизме. Если нас не станет, к чему тогда все твои рассуждения о жестокости, насилии и праве выбора?

Снова помолчали. Потом Железовский украдкой сделал пальцами знак, отгоняющий нечистую силу.

— Я останусь?

Забава покачала головой, и комиссар послушно встал.

— Не обижайся. — В голосе женщины прозвучали усталость и печаль. — Я не нуждаюсь в заботе, ты знаешь.

Железовский, несмотря на габариты и вес, двинулся к двери совершенно бесшумно, на пороге оглянулся.

— Ты ошибаешься, Забава.

— В чем, мастер?

— В том, что не нуждаешься в заботе… не говоря уж о любви. Выражаясь высоким штилем — все доброе в душе рождает только любовь, остальное — от лукавого. Покойной ночи.

Вышел.

Забава посидела немного в той же позе, потом улыбнулась и, вырастив из стены зеркало, долго рассматривала себя, сначала в халате, затем обнаженную, то приглаживая волосы, то распуская их по плечам. Вздохнула. Свет торшера медленно сжался в точку, угас. Комнату бесплотным туманом затопил мрак, И тогда стало видно, что лицо Забавы чуть светится изнутри, словно расплавленное стекло, и свечение это пульсирует в такт сердцу.