Рассудок велел Госпоже быть терпеливой. Но эмоции не знают терпения. И грозили захлестнуть ее с головой. И, несмотря на опыт всей ее долгой жизни, эмоциям удалось одолеть самоконтроль.

Она сломалась всего через четыре дня.

* * *

Госпожа быстро выглянула в коридор, желая убедиться, что ей никто не помешает, затем уселась на стул возле кровати дочери. Отыскала кончик цепочки заклинаний, не дающих девушке проснуться, и принялась ее распутывать. Работала она быстро и сноровисто. Она изучала оковы Бубу все эти четыре дня.

И чары спали с такой легкостью, как если бы она сплела их сама.

Госпожа действовала с не свойственной ей наивной торопливостью. Та ее часть, что закалилась в суровом реальном мире, высмеивала детскую непосредственность другой половины. Таков мир. Ее мир. Реальный мир. И нет оснований ожидать от него хоть чего-то хорошего.

Глаза Бубу распахнулись с механической внезапностью. Они оказались того же цвета, что и раньше, но они не были ее глазами. Или глазами Костоправа. Они оказались холоднее, чем глаза Госпожи в те моменты, когда она творила наивысшую жестокость. То были глаза змеи, нага. Или божества. На мгновение Госпожа застыла подобно мыши, угодившей под взгляд змеи. Потом проговорила:

– Я неисправимый романтик. А суть романтизма – в непоколебимой убежденности в том, что в следующий раз все окажется иным. – И она попыталась перехватить инициативу, пока девушка была еще слишком слаба физически, чтобы действовать.

Но Госпожи уже коснулась ее аура «люби меня». Однако настолько незаметно, что поначалу она этого даже не осознавала. Пока не стало слишком поздно.

На Госпоже не было одеяния Ворошков. И укрыться от бури оказалось негде.

Где-то внутри нее возникла слабая, медленно нарастающая вибрация. Она видела, как вместе с ее усилением Дщерь Ночи постепенно наполняется силой богини. А в вибрации она ощутила оттенок злорадства. Она поняла, что ее нерастраченные материнские чувства обнаружены и подвергнуты манипуляциям. Очень тонким и очень долгим. Настолько тонким, что она ни о чем не подозревала. Но, что еще хуже, настолько тонким, что она оказалась не готова адекватно отреагировать на любую неудачу.

Тем не менее она была женщиной с несгибаемой волей, и у нее были века для тренировки этой воли.

Имелся лишь один ответный ход.

Госпожа мгновенно приняла самое жестокое решение в своей жизни. Она будет сожалеть о нем всегда, но она знала, что лишь это решение оставит наименее болезненные раны.

Госпожа из Чар веками училась выполнять даже жуткие решения быстро и столько же лет – мириться с их последствиями.

Она вынула из-за пояса напоминание о ее кратком пребывании в должности Капитана Черного Отряда. Рукоятку кинжала венчал серебряный череп с единственным рубиновым глазом. Этот рубин всегда казался живым. Госпожа медленно подняла лезвие, пристально глядя в глаза Дщери Ночи. Ощущение присутствия между ними Кины непрерывно нарастало.

– Я люблю тебя, – ответила Госпожа на вопрос, никогда не заданный и живущий лишь в сердце девушки. – И буду любить тебя вечно. Всегда. Но я не позволю тебе сотворить такое с моим миром.

Госпожа могла это сделать, несмотря ни на что. Ей доводилось убивать, еще когда она была моложе ребенка, лежащего под ее ножом. И по менее веским причинам.

Она ощутила, как в нее прокрадывается безумие. Попыталась сосредоточиться.

Она могла убить, потому что была абсолютно уверена – ничего лучшего она сделать не сможет.

И Кина, и Дщерь Ночи отчаянно пытались сломить ее несокрушимую волю. Но кинжал неумолимо приближался к груди девушки. А Дщерь Ночи превратилась в загипнотизированную жертву, будучи не в силах поверить, что лезвие в руках Госпожи продолжает опускаться.

Кончик кинжала коснулся одежды. Пронзил ее, отыскал плоть, затем ребро. Госпожа переместила вес тела, чтобы вогнать лезвие между костями.

Она ничего не успела ощутить. Удар – ей показалось, что ее ударили по голове справа – оказался настолько мощным, что отшвырнул ее на несколько футов и впечатал в стену. Сомкнулся мрак. И на мгновение она увидела сон, в котором она пыталась задушить свое дитя, а не пронзить кинжалом.

* * *

Когда несостоявшуюся убийцу отбросило к стене, Дщерь Ночи ощутила, как ее грудь залило пламя. Она закричала. Но мучительная боль исходила не от раны. Причиной стал черный взрыв в ее сознании, внезапная волна острых осколков тысяч мрачных снов, скрежет более пронзительный, чем десять тысяч острящих мечи точильных камней, ярость столь безбрежная и кроваво-безумная, что ее можно было назвать Пожирателем Миров.

Этот удар оказался настолько силен, что и ее подбросил вверх и в сторону. Она упала, распростершись поперек неподвижного тела родной матери. Но она этого не знала. Потому что потеряла сознание задолго до того, как ее телом овладело земное притяжение. В комнате резко запахло старой смертью и кладбищенским тленом.

Гоблин отчаянно рвался вперед. Мне дважды хотелось крикнуть ему, чтобы он летел не так быстро. Он мчался вдоль темной лестницы с такой скоростью, что я за ним не поспевал. Хотя на мне было черное одеяние Ворошков, скользящие удары о стены слишком действовали мне на нервы.

Мы не спустились даже до ледяной пещеры, где лежала Душелов, когда я не выдержал и крикнул, чтобы он остановился. И – чудо из чудес – на сей раз Гоблин меня услышал. И выслушал. И отреагировал, когда я сказал, что нам придется вернуться.

– Что? – Его шепот отозвался эхом, точно в старинном склепе.

– Мы не можем спускаться в темноте. Потому что забьем себя до потери сознания быстрее, чем окажемся внизу. Или, по крайней мере, зашибемся так, что перестанем соображать.

Гоблин издал звук, означающий неохотное согласие. Он и сам испытал парочку весьма неприятных столкновений.

– Поэтому нам нужно вернутся за лампами. – И почему я позабыл о столь очевидном? Наверное, потому, что был слишком занят, упорно размышляя над разными тонкостями и мелочами.

На лестнице было так тесно, что мы не смогли развернуть леталки. Пришлось двигаться задним ходом. Подъем оказался медленным, неловким и иногда болезненным. А когда мы добрались до начала лестницы, то ощутили еще большую неловкость.

Нас поджидали девочки и белая ворона. С таким ехидным видом, что не заметить это было невозможно. Дамы были одеты по-походному. Аркана помахивала фонарем.

На мгновение я ощутил совершенно необоснованную тревогу, потому что не прихватил с собой костюм Жизнедава. Он отлично подошел бы к ситуации. Но нужды в нем не было никакой.

Эти доспехи всегда были только костюмом, и ничем иным.

Шукрат тоже помахала фонарем. И засмеялась.

– Ни слова! – прорычал я.