и телом, невероятно настойчив в своих основных требованиях. Наши помещики дряблы и телом и духом, и здоровый эгоизм собственника, столь сильный у англичанина и француза, в значительной степени ими утрачен. У меня появилось внутреннее убеждение, что бороться в этом отношении бесполезно. Но если землю все равно надо отдать, то возникает вопрос: правильно ли мы идем, откладывая этот вопрос до воссоздания России? Ведь главное препятствие этого воссоздания и есть эта проклятая земля»[2439].

«Вожди Белого Движения, пожелавшие привлечь в свои ряды русское крестьянство, — подводил итог «белый» ген. Н. Головин, — могли достигнуть этого не иначе, как сразу же резко решив вопрос о владении землей в пользу крестьян, то есть…, встав на рельсы «классовой крестьянской власти». Если такого решения не было, то Белое Движение было осуждено уподобиться двигателю без приводных ремней, то есть работающему вхолостую»[2440].

Однако, как отмечал главноуправляющий делами Верховного правителя и Совета министров Колчака Г. Гинс, «гражданская война с большевиками, пока ее вели адмирал Колчак и ген. Деникин, не могла гарантировать крестьянам перехода к ним помещичьих земель. Слишком много вокруг власти Российского Правительства накоплялось элементов старого режима, слишком робки и неопределенны были шаги правительства, направленные к реализации его обещаний. А между тем земельный вопрос есть основной вопрос всей русской революции»[2441].

* * * * *

«Теперь понятно, отчего, вопреки утверждениям эмигрировавших публицистов, народ, часто резко критикуя Советскую Власть, проявляя свое недовольство ею, все же смотрит на нее как на свою, родную и смел всех шедших на нее походом…, — приходил к выводу уже в эмиграции бывший октябрист А. Бобрищев-Пушкин, — Советская же власть для народа — своя, понятная, даже при ее ошибках, эксцессах, произволе, притеснениях. Пусть плохая, но своя. Народ здесь отличает самый институт Советской власти от дурных ее представителей… Его недовольство, местные восстания, все его свары с Советской властью — семейное дело… никого другого на смену Советской власти народ в Россию не пустит, и тщетно мечтают, внимая рассказам интеллигентных беженцев, парижские москвичи: «Нас призовут». Тех уступок, что они делают теперь, когда это им ничего не стоит, было бы довольно в свое время… Что же они не делали их тогда, когда земли и фабрики им принадлежали — не перекрестились даже после грома, грянувшего в 1905 г.? Как легкомысленно отнеслись русские правящие классы к данной историей двенадцатилетней передышке. А теперь поздно — и народу в высшей степени все равно, чем они его там одарят в Париже. Он и не подозревают об этом, работая на своих фабриках, на своей земле. И, право, способ, которым он их получил, не хуже других исторических способов, которыми были составлены латифундии и миллионные состояния»[2442].

Фабрики рабочим

Есть только две возможности: согласиться на сокращение производства и увольнения или активно вмешаться в вопросы управления и организации труда на заводе.

В. Чернов[2443]

Спад забастовочного движения, последовавший за Первой русской революцией, оказался недолговечным. Всего за 3 года с 1911 г. до середины 1914 г. количество бастующих выросло почти в 7 раз. «Петроград в 1914 г., перед самой войной, — вспоминал председатель Государственной Думы М. Родзянко, — был объят революционными эксцессами, Эти революционные эксцессы, возникшие среди рабочего населения Петрограда, часто влекли вмешательство вооруженной силы…»[2444].

В этих условиях объявление о мобилизации армии, при вступлении России в Первую мировую войну, сопровождалось подготовкой к милитаризации рабочих: 29 июля 1914 г. Военное министерство внесло в Совет министров проект правил об объявлении «казенных заводов, изготовляющих предметы, необходимые для обороны государства, на особом положении», по которым за ними закреплялись рабочие, которые лишались права перехода на другие предприятия, устанавливался особый режим работы, предполагающий карательные меры (вплоть до тюремного заключения) за небрежное выполнение работы и за неявку на рабочее место[2445].

Совет министров 3 августа в принципе утвердил представленный проект, но с отношения МВД, признал его «несвоевременным и могущим подать повод к нежелательным толкам и волнениям» в рабочей среде[2446]. Необходимость мобилизационных мер отпала сама собой, в связи с резким спадом, с началом войны, забастовочного движения: во 2-ом полугодии 1914 г, по сравнению с 1-ым, более чем в 10 раз[2447]. «Когда маленькой братской Сербии… был предъявлен… ультиматум, — отмечал этот факт М. Родзянко, — как волшебством сметено было революционное волнение в столице»[2448].

Ситуация стала обостряться только с начала 1915 г., что наглядно проявилось в изменившихся настроениях деловых кругов[2449]. Их отчетливо отражал рупор крупных предпринимателей газета «Утро России»: «Все рабочие должны быть мобилизованы, переведены на военное положение и прикомандированы на те предприятия, где они нужны»[2450]. «Правая пресса рьяно готовила общественное мнение к всеобщей милитаризации промышленных рабочих. Фабрика должна была превратиться в казарму с абсолютно воинской дисциплиной… Согласно законам военного времени, — пояснял В. Чернов, — тех, кто прекратил работу, можно было заставлять возобновлять ее силой»[2451].

В ответ на требования промышленников марте-мае проекты милитаризации рабочих обсуждались в Главном артиллерийском управлении (ГАУ) и Совете министров[2452]. 12 августа 1915 г. Министерство торговли и промышленности предложило «поставить как самую деятельность предприятий, так и взаимные отношения между заводоуправлениями и рабочими под непосредственное наблюдение правительственной власти»[2453]. В свою очередь Военное министерство внесло проект, согласно которому рабочие должны были получать отсрочку от мобилизации в армию на время работы, которую теряли в случае увольнения. Претензии рабочих и служащих должны были рассматриваться особым уполномоченным[2454].

Против правительственных проектов милитаризации промышленности единодушно выступили, как лидеры военно-промышленного комитета (ВПК), так и партии кадетов[2455]. Основная претензия заключалась в том, отмечал В. Лаверычев, что «законопроект вместе с рабочими и служащими закрепощает также и самих владельцев предприятий»[2456]. Совет Петроградского общества заводчиков и фабрикантов 14 августа постановил: «В договорные отношения сторон третьи лица вмешиваться не могут, если же…, все же последует вмешательство, то… в таком случае предприниматели слагают с себя всякую ответственность за последствия, сведения же о заработной плате пока не выдавать»[2457].

Таким образом, на законодательном уровне вопрос остался неразрешенным, и этим путем, утверждал видный правый политик П. Крупенский, он не мог быть разрешен вообще: «настоящий вопрос не следует проводить законодательным путем из опасения зажигательных речей, могущих вызвать волнения в рабочей среде». Решение проблемы, утверждал специалист в области трудовых отношений В. Литвинов-Фалинский, заключается в том, что: «вообще борьба с забастовками возможна не законодательным путем, а лишь в порядке