отказывались ехать в Москву (чего раньше добивались). Делегации встретились на пограничной реке Сестре. И ни на какие компромиссы послы Юхана не соглашались, требовали от русских уйти из Эстонии. Договориться лишь о перемирии на 2 года, да и то оно распространялось лишь на исконные земли двух стран. В Ливонии война продолжалась.

А вскоре был раскрыт еще один заговор против царя. О нем до нас дошло мало сведений, официальных документов не сохранилось. Весьма ограниченную и ненадежную информацию передали лишь германский посол фон Бухау, англичанин Горсей и два частных летописца. Но иностранцы подтверждали, что заговор действительно существовал. Судя по количеству репрессированных, он был довольно узким. И опять в него оказались вовлечены лица, близкие к государю. Разумеется, это было не случайным. Для переворота именно такие и требовались.

В августе 1575 г. были казнены Борис Тулупов, занимавший в это время самое видное место при дворе, и еще несколько сообщников. Их обвинили в «злых умыслах» против царя [664], фон Бухау написал о «заговоре на жизнь царя» [665]. Горсей, настроенный крайне негативно к Ивану Грозному, тоже подтвердил, что Тулупов был «уличен в заговоре против царя и в сношениях с опальной знатью» [666]. «Уличен» — следовательно, его измена была доказана. Отсюда видно и то, что не всю опальную знать казнили, изрядная ее часть была жива-здорова, только удалена от двора. Возможно, Тулупов как раз и попался, организуя ее для переворота.

После расследования, в октябре, были приговорены к смерти еще 9 человек. Среди них были представители знати и духовенства — боярин Петр Куракин, окольничие Бутурлин, Бороздин, архиепископ Новгородский Леонид и еще трое священнослужителей. Вопреки утверждениям Карамзина, подхватившего единственное, но «колоритное» известие псковского летописца, будто Леонида зашили в медвежью шкуру и затравили собаками, он и семь других приговоренных были обезглавлены «на площади у Пречистыя в Большом городе» (Кремле) [665]. Летописцы особо отметили этот факт — в центре Москвы казни не совершались. Но царь, видимо, специально сделал ее показательной.

Псковский летописец сообщает также, что в Новгороде по делу Леонида были казнены «15 жен, а сказывают, ведуньи, волхвы» [667]. Сходное упоминание есть у Горсея, что Леонид занимался чародейством с помощью «ведьм» [664]. А среди казненных духовных лиц были настоятели все тех же Симонова монастыря и Благовещенского собора (его, в отличие от других осужденных, «посадили в воду»). Отсюда можно сделать предположение, что заговорщики снова были связаны с ересью.

В целом заслужили смертные приговоры полтора десятка крамольников [668]. Если считать вместе с «ведьмами», не потвержденными другими источниками, три десятка. Но Курбскому для предвыборной «Истории о Великом князе Московском» требовалось что-нибудь более масштабное. Он причислил к казненным известного подвижника архимандрита Феодорита. Хотя даже безоглядный почитатель Курбского, Карамзин, очутился в затруднительном положении, узнав по российским достоверным данным, что престарелый Феодорит просто сложил с себя обязанности настоятеля Прилуцкого монастыря, ушел в скит и «мирно преставился в уединении» [660]. Аналогичным образом «казненными», а потом «воскресшими» и получавшими важные назначения оказываются целая плеяда Морозовых, Бутурлиных, Куракиных. Судя по всему, Курбский напропалую пополнял списки «жертв» всеми, о ком до него доходили слухи, что они умерли, добавлял и просто опальных, сосланных.

Однако осенью 1575 г. произошло еще одно событие, над которым до сих пор ломают головы историки. Иван Грозный неожиданно объявил «великим князем Всея Руси» Симеона Бекбулатовича. Мы уже упоминали его под именем Саин-Булата — он был из царского рода Чингизидов, потомком хана Золотой Орды Ахмата, в России стал служилым царем над касимовскими татарами. Проявил себя вернейшим помощником государя, прекрасным военачальником в походах на ливонцев и шведов. А в 1573 г. он принял крещение с именем Симеона, и царь женил его на дочке боярина Мстиславского. Она была внучкой сестры отца Ивана Васильевича. Племянница самого царя. Симеон Бекбулатович стал его родственником.

Теперь же Грозный вдруг посадил его на русский трон, а сам принял титул «князя московского, псковского и ростовского» [670]. К своему выдвиженцу царь обращаться с подчеркнутым почтением, низко кланялся, писал ему: «Государю Великому князю Симеону Бекбулатовичу всея Русии Иванец Васильев с своими детишками c Ыванцом да Федорцом челом бьют» [668]. Поселил его в своих в кремлевских палатах, сам переехал в другой дом «за Неглинною, на Петровке, на Орбате против каменново мосту старово» [670]. Он опять сформировал собственный удел, включил в него ряд городов и волостей. Испросив «разрешения» у Симеона, «перебрал» детей боярских в этом уделе, кого-то оставил, кого-то переселил. Была создана и Дворовая дума из бояр Трубецкого и Шереметева, 4 окольничих и 8 думных дворян…

Исследователи гадают, что же это было? Одни называют перемены «новой опричниной». Другие считают «антиопричниной» — обосновывая тем, что часть земель, взятых в удел Иваном Васильевичем, раньше в опричнину не входила. Но обе точки зрения критики не выдерживают. Ведь при опричнине царь никому не уступал престол. А сейчас он не делил Боярскую думу и правительственные органы на «опричные» и «земские». Он и сам посещал заседания прежней Думы, но садился далеко от трона, вместе с боярами. А при царе действовала обычная «Ближняя дума». Когда «великое княжение» Симеона Бекбулатовича кончилось, она не была расформирована. И удел Ивана Васильевича не был упразднен — эти земли получили статус дворовых, обслуживали нужды царского двора. Дворовые земли существовали при всех последующих царях, и никто их «опричниной» не считал. Что касается «перебора» детей боярских, то вполне естественным было желание государя собрать на своих землях надежных людей. Они составили личный полк Ивана Грозного, но, в отличие от опричников, никаких особых прав не получили. Очевидно, царь учел прежний опыт, когда большие полномочия оказывались для многих слишком сильным искушением.

Высказывалось предположение, что государь хотел руками Симеона Бекбулатовича изъять церковные богатства. Но оно не подтверждается. Когда возникала острая нужда в деньгах, Иван Грозный сам обращался к Церкви. Это случалось и до «великого княжения» (зимой 1574/75 гг.), и после (в 1580, 1581 гг.). Горсей привел другое объяснение. Будто царь, возведя на трон Симеона Бекбулатовича, аннулировал привилегии и пожалования купцам, городам, монастырям, а для получения новых грамот им пришлось платить большие деньги. Вообще, для западных королей это была обычная практика (конечно, без отказа от престола). Аннулировать прежние пожалования и заставить подданных вторично выкупать их. Очевидно, Горсей строил домыслы по привычной ему аналогии. Но и его версия опровергнута. Старые грамоты в данное время не отменялись, новые не выдавались [671].

Некоторые исследователи ухватились за догадки Московского летописца — компиллятивного источника середины XVII в. (как большинство частных летописцев, резко оппозиционного к