ты вертелся рядом и привлекал к себе ненужное внимание. Мир должен знать, кому ты принадлежишь, — так он говорит мне каждый раз.

— Сначала я должен тебе кое-что показать, — он натягивает брюки и ведет меня по коридору.

— Это не может подождать? — я обхватываю его сзади, повторяя его шаги и целуя в шею.

Ходить в такой позе неудобно и определенно неинтересно, но Брэн не жалуется и даже дает мне доступ к своему горлу, стонет, когда я покусываю его адамово яблоко.

— Малыш… остановись… — его голос дрожит, когда он толкает дверь.

— Ты не можешь называть меня малышом и просить остановиться. Я сожру тебя нахрен.

— Николай…

— М-м-м?

— Сосредоточься, пожалуйста.

— Дай мне секунду…

— Николай!

— Что? — я поднимаю голову, слегка раздраженный тем, что он останавливает меня, когда мы оба горим желанием это сделать.

Как будто это недостаточно кощунственно, он отстраняется и смотрит мне в лицо.

И тут я понимаю, что мы находимся в его дурацкой домашней студии.

Не буду врать, с тех пор как он чуть не истек кровью на этом полу, я немного травмирован и предпочитаю не приходить сюда без крайней необходимости. Хорошо, что мы живем на острове, и всякий раз, когда навещаем его родителей, он не в настроении работать.

Однако теперь он снова втягивает меня в это зловещее место, и даже легендарное либидо Коли сжимается, когда в голове проносятся картинки того дня.

Это было давно, и мы смирились с этим. Мы даже ходили с ним на терапию, но никакая терапия не сотрет ощущение «я его теряю», которое билось в моем черепе, когда я держал его бездыханное тело на полу, пока его жизнь вытекала из него тошнотворным красным цветом.

Но сейчас, когда он стоит передо мной в своем помятом костюме и с сияющей улыбкой, эти образы постепенно исчезают.

Он здесь.

Он всегда будет здесь, черт возьми.

Он вернулся ради меня.

Ради нас.

— Что ты хотел мне показать? — спрашиваю я с ноткой сарказма. — Что такого важного ты сделал, что выбрал насилие над нами обоими?

Он прочищает горло.

— Я подумал, что раз уж мы начинаем следующую главу нашей жизни и переезжаем на новое место, то нам нужна картина для этого.

— У меня уже есть твоя любимая картина, — я достаю свой телефон и показываю ему экран блокировки. — Она будет висеть в гостиной, чтобы все сначала видели ее.

На его лице появляется выражение обожания.

— В таком случае, давай повесим эту в спальне.

Он сдергивает простыню, прикрывающую холст, и открывает потрясающее произведение. И дело не в четких деталях или сокрушительной красоте того, на что способны его руки.

Дело в сцене, которую он изобразил на картине. Он сидит у меня на коленях, а на мне одета желтая маска. И он не нарисовал свою маску.

Это картина с первой ночи нашего знакомства.

Ночи, после которой я не смог бы выкинуть его из головы, даже если бы захотел.

Его выражение лица на картине — совсем не то, что я видел тогда. Я думал, что он смущен или унижен, но по его собственным глазам он выглядит заинтригованным, смущенным и, что самое главное, возбужденным.

— Вау, — выдыхаю я, на самом деле радуясь, что он показал мне ее перед сексом, который определенно скоро случится. — Это… вау.

— Тебе нравится?

— Мне чертовски нравится, малыш. Посмотри на все эти детали, — я подхожу ближе, чтобы получше ее рассмотреть. — Определенно, в спальню. Не хочу, чтобы кто-то увидел это выражение на твоем лице. Оно только для меня.

Он хихикает, звук легкий и заразительный.

Я улыбаюсь в ответ.

— Почему именно эта сцена?

— Это та ночь, когда я влюбился в тебя. Я думал, что это случилось потом, но нет, ты меня определенно заинтриговал с самого начала. Я хотел сохранить это чувство навсегда через эту картину.

— Ты проделал такую потрясающую работу. Боже. Теперь я не знаю, какую картину поставить на экран блокировки. Как ты думаешь…?

Я замолкаю, когда смотрю на свой цветок лотоса, а он стоит на одном гребаном колене. Что за…?

— Эта сцена была нашим началом, каким бы не гламурным оно ни было. Как бы я ни боялся тебя и всего, что ты представляешь, я бы не хотел, чтобы было иначе. Ты самая чистая, самая страстная душа, которую я когда-либо встречал. Ты любил меня, когда даже я не любил себя. Ты собрал меня, когда я разваливался на части, и помогал мне собирать себя по кусочкам, пока я не стал тем, кем являюсь сейчас, — он лезет в пиджак и достает темно-синюю бархатную коробочку, а затем открывает ее, чтобы показать два кольца. — Я люблю тебя больше, чем можно описать словами, и для меня будет честью, если ты решишь провести со мной остаток жизни, чтобы я смог вернуть тебе хотя бы часть того, что ты мне дал. Николай Соколов, выйдешь ли ты за меня…

Слова еще не успели сорваться с его губ, как я падаю перед ним на колени и притягиваю его губы к своим, целуя как сумасшедший, пока не теряюсь в нем, а он не теряется во мне.

Он отворачивает губы, но прижимается лбом к моему.

— Это «да»?

— Да, блять, малыш. Я выйду за тебя замуж и сделаю тебя своим мужем сегодня же, если ты хочешь.

Его ухмылка почти ослепляет меня, когда он надевает кольцо на мой палец. На внутренней стороне выгравирован гребаный цветок лотоса и «Н&Б».

— Хорошо, — он подносит мою руку ко рту и целует костяшки пальцев над кольцом.

— Это я должен был сделать предложение, — ворчу я, надевая кольцо ему на палец. — Ненавижу тебя за то, что ты меня опередил.

— Ты преследовал меня с самого начала. Я должен был сделать предложение первым.

Я провожу рукой по его затылку и снова притягиваю его лоб к своему. Его пальцы гладят мои волосы, и мы вдыхаем друг друга.

Это самый счастливый момент в моей жизни, и я хочу наслаждаться им как можно дольше.

— Всю оставшуюся жизнь, да, малыш?

Он кивает, губы кривятся в самой великолепной улыбке.

— Всю оставшуюся жизнь, малыш.

— Я не хотел бы провести ее ни с кем, кроме тебя, — мой рот тянется к его рту, и я целую его, на этот раз медленнее, вбирая его в себя.

Я люблю этого человека всем, что у меня есть и чего нет.

Я люблю его всеми своими разумными и безумными частями.

Он — мой цветок лотоса.

Мой прекрасный принц.

Любовь всей моей