— ¿Estaba su caballo enfrente de la casa?[234]

Мужчина остановился, пиджак повис на одном плече. Кинул взгляд на Билли, потом устремил его по коридору, в сторону выхода.

— ¿Estaba?[235]

Бойда он нашел у реки, тот прятался с лошадьми в камышах на южном краю городка.

— Тебя же здесь кто угодно по следам найдет, — сказал Билли.

Бойд не ответил. Билли сел на корточки, сломал камышинку и еще раз ее сломал.

— Это немец, доктор. У него на коня есть factura.[236] Или говорит, что есть. Он сказал, что бумага выдана торговцем по имени Сото из Касас-Грандес.

Бойд стоял, держал в руке ружье. Он сунул его назад в кобуру, наклонился, сплюнул.

— Что ж… — сказал он. — Каковы бы его бумаги ни были, они все равно круче наших.

— Зато у нас конь.

Бойд стоял, глядел мимо коня на бегущую реку.

— Нас застрелят, — сказал он.

— Да ладно, — сказал Билли. — Поехали.

— Ты прямо так и вошел туда?

— Ага.

— Что ты ему сказал?

— Пора двигаться. Мы не развлекаться сюда приехали.

— Что ты ему сказал?

— Сказал ему правду. Сказал, что его конь был украден индейцами.

— А сейчас он где?

— Взял лошадь у слуги и поехал куда-то ниже по реке искать их.

— Оружие у него есть?

— Да. Есть какой-то ствол.

— А мы что будем делать дальше?

— Поедем в Касас-Грандес.

— Где это?

— Понятия не имею.

Стреножив Кено на обе пары ног и привязав к нему пса, они оставили коня в зарослях и поехали обратно в городок. Там долго сидели на земле посреди пыльной площади, пока тощий старик, сидевший на корточках напротив, чертил им обструганной палочкой портрет той местности, куда, по их словам, они задумали отправиться. Обозначал в пыли направления водных преград с местами переправ и стремнинами, показал, где какое пуэбло и как проходят горные хребты. Изобразил деревья и домики. Облака. Птичку. Нарисовал самих всадников вдвоем на одном коне. Время от времени Билли наклонялся вперед, чтобы задать вопрос, уточняющий какую-либо часть маршрута, и всякий раз старик, оборотившись, с прищуром взглядывал на коня, стоящего поодаль, и только после этого начинал ответ, который длился часами. Все это время в нескольких футах от них на скамейке сидели четверо мужчин в старомодных выцветших костюмах. Наблюдали. Когда карта в исполнении старика была закончена, она занимала площадь размером с одеяло. Старик встал, стряхнул со штанов пыль, шлепнув себя ладонью по заду.

— Дай ему песо, — сказал Билли.

Бойд вынул кошелек, расстегнул его, вынул оттуда монету и отдал Билли, а Билли передал старику, который принял ее изящно и с достоинством, потом снял шляпу и снова ее надел, после чего, обменявшись с каждым из них рукопожатием, сунул монету в карман, повернулся, пересек крошечную ухабистую zocalo[237] и, не оглядываясь, удалился. Едва он ушел, мужчины на скамейке расхохотались. Один из них встал, чтобы получше рассмотреть карту.

— Es un fantasma,[238] — сказал он.

— ¿Fantasma?[239]

— Sí, sí. Claro.[240]

— ¿Cómo?[241]

— ¿Cómo? Porque el viejo está loco es como.[242]

— ¿Loco?[243]

— Completamente.[244]

Билли встал, посмотрел на карту.

— ¿No es correcto?[245] — спросил он.

Мужчина воздел вверх руки. Сказал, что все, что они тут созерцают, всего лишь красивая картинка. Да и в любом случае вопрос не в том, верна ли карта, а в том, карта ли это. И вообще: путешествуя по стране, в которой вечно то пожар, то землетрясение, то наводнение, надо знать саму ее землю, а не просто какие-то отдельные ориентиры. Кроме того, сказал он, сам-то старик… Когда в последний раз он по тем горам ездил? Да и вообще куда-либо ездил! Его карта по большому счету вовсе не карта, а изображение некоего путешествия. Но что это было за путешествие? И когда?

— Un dibujo de un viaje, — сказал он. — Un viaje pasado, un viaje antiguo.[246]

И он безнадежно махнул рукой. Мол, тут и говорить больше не о чем. Билли поглядел на тех троих, что сидели на скамейке. Они следили за происходящим, включив какой-то странный блеск в глазах, отчего Билли подумалось, уж не морочат ли ему голову. Но тут мужик, сидевший справа, весь устремясь вперед, стряхнул пепел с сигареты и, обращаясь к тому, который стоял, сказал, что, вообще-то, если уж на то пошло, путешествие чревато и другими опасностями, а не только возможностью сбиться с пути. Планы, сказал он, — это одно, пути реальности — другое. Ошибкой было бы недооценить желание помочь, которым руководствовался старик в своей попытке дать им описание маршрута, потому что от доброго движения души отмахиваться не стоит, — такие вещи сами по себе способны придавать людям сил и решимости в путешествии.

Тот, который стоял, взвесил эти слова, но тут же и развеял их в воздухе, медленно поводив туда-сюда указательным пальцем. Сказал, что юношам вряд ли стоит принимать на себя даже часть ответственности в таком деле, как эта карта. Ведь в любом случае плохая карта хуже, чем вовсе никакой, поскольку она вызывает в путешественнике ложное чувство уверенности и легко может заставить его в ответственный момент пренебречь теми верными инстинктами, которые в ином случае, пойди он у них на поводу, вывели бы его куда надо. Дескать, следовать плохой карте — значит накликать беду. Говоря, он тыкал пальцем в схему на земле. Как будто призывая их осознать ее бесполезность. Второй мужчина на скамейке на это согласно кивнул и добавил, что рассматриваемая карта — это чушь, на которую только уличным собакам писать. Но тот, который был справа, лишь улыбнулся и сказал, что собаки — это уж такой народ — они с тем же успехом написают и на наши могилы, — как вам такой аргумент?

Стоявший ответил, что доказанное в одном деле справедливо для всех остальных и что в любом случае наши могилы не представляют собой ничего, кроме просто точек с такими-то координатами, и ни в каком путешествии ориентирами не служат, а являются лишь доказательством того, что любой наш путь кончается именно так. Не исключено даже, что те, кто лежит в оскверненных могилах — собаками или кем еще, — в свое время могли говорить слова куда более правильные и лучше соответствующие реалиям этого мира. Тут человек, сидевший слева (он до сих пор не проронил ни слова), посмеиваясь, встал и жестом пригласил ребят за собой, и вместе с ним они вышли на улицу, покинув и площадь, и кружок спорщиков в их доморощенной садово-скамеечной тертулии.{51} Билли отвязал коня, и этот