— Ах! — воскликнула Елизавета и замолкла, словно какая-то новая мысль внезапно озарила ее. — Берли, ты прав, ты прав, все, что угодно, только не позор! Все, что угодно, только не признание в своей слабости! Все, что угодно, только не казаться обманутой, отвергнутой… Проклятье! Одна эта мысль уже невыносима!

— Будьте только верны себе, моя королева, — сказал Берли, — возвысьтесь над этой слабостью, в которой ни один англичанин никогда не заподозрит Елизавету, если только неистовство вашего разочарования не убедит его в этом.

— О какой слабости вы говорите, милорд? — надменно возразила Елизавета. — Не хотите ли вы намекнуть, что милости, которые я даровала этому тщеславному предателю, были вызваны чем-то…

Но она не смогла выдержать этот гордый тон и, снова смягчившись, сказала:

— Но зачем я пытаюсь обмануть тебя, мой добрый и мудрый слуга!

Берли склонился поцеловать ее руку, и — редкий случай в летописях придворной жизни — слеза искреннего сочувствия упала из глаз министра на монаршую руку.

Возможно, именно это искреннее сочувствие помогло Елизавете подавить обиду и справиться с бушевавшей в ее душе яростью. Но тем сильнее овладел ею страх, как бы ее гнев не обнаружил перед окружающими обиду и разочарование, которые она стремилась скрыть и как женщина и как королева. Она отвернулась от Берли и решительно прошлась несколько раз по комнате, пока лицо ее не приняло обычного выражения, исполненного достоинства, а движения не стали по-прежнему величавыми и размеренными.

— Наша государыня наконец пришла в себя, — шепнул Берли Уолсингему, — наблюдайте за ней, но ни в коем случае не перечьте ей.

Затем Елизавета приблизилась к Лестеру и спокойно произнесла:

— Милорд Шрусбери, мы освобождаем вас от вашего пленника. Милорд Лестер, встаньте и возьмите вашу шпагу. Я полагаю, милорд, что четверть часа, проведенные под надзором нашего маршала, не слишком строгое наказание за месяцы лжи перед нами. Теперь мы выслушаем обстоятельства дела. — Усевшись в кресло, она продолжала: — Подойдите, Тресилиан, и расскажите все, что вам известно.

Тресилиан поведал свою историю, великодушно умолчав обо всем, что могло повредить Лестеру, и не сказав ни слова о двух поединках между ними. Очень вероятно, что этим он оказал графу добрую услугу, ибо в тот момент королева воспользовалась бы любым предлогом, чтобы дать выход гневу, не обнаруживая своих истинных чувств, которых она стыдилась, и тогда Лестеру пришлось бы очень плохо.

Когда Тресилиан кончил свой рассказ, она некоторое время молчала.

— Уэйленда мы возьмем к себе в услужение, а мальчика поместим в дворцовую канцелярию, чтобы он приучился в будущем более осторожно обращаться с письмами. Что касается вас, Тресилиан, то вы напрасно не открыли нам всю правду, и не следовало вам давать такое опрометчивое обещание. Хотя, раз уж вы дали слово несчастной леди, то, как мужчина и джентльмен, должны были сдержать его. Но мы уважаем вас за качества, проявленные вами в этом деле… Лорд Лестер, теперь ваша очередь рассказать нам правду — занятие, от которого вы, по-видимому, отвыкли за последнее время.

Вслед за этим, задавая один вопрос за другим, Елизавета выпытала у Лестера всю историю его первой встречи с Эми Робсарт, женитьбы на ней и зародившейся в нем ревности; он поведал и о причинах, вызвавших эту ревность, и много других подробностей. Исповедь Лестера — ибо его рассказ скорее всего можно назвать исповедью — была вытянута из него, по частям, но, в общем, оказалась точной, если не считать того, что он ни словом не упомянул о том, что — пусть только косвенно — дал согласие на преступный план Варни, угрожавший жизни графини.

Тем не менее мысль об этом больше всего тревожила графа, и хотя распоряжение об отмене этого плана, посланное с Лэмборном, было достаточно категорическим, он намеревался лично отправиться в Камнор-холл, как только для него отпадет необходимость находиться при особе королевы, которая, как он полагал, немедленно покинет Кенилворт.

Но Лестер не принял в расчет характера своей гостьи. В самом деле, вид его и его слова были для королевы источником горечи, нестерпимой мукой. Однако, лишенная возможности отомстить ему иным, более прямым путем, Елизавета понимала, что ее расспросы, в свою очередь, являются сущей пыткой для ее вероломного поклонника, и потому продолжала их, пренебрегая собственными страданиями. Так дикарь не обращает внимания на свои обожженные руки, когда раскаленными щипцами вырывает куски мяса из тела плененного врага.

В конце концов самолюбивый Лестер, подобно загнанному оленю, который в последнюю минуту оборачивается к своим преследователям и начинает отбиваться, дал понять, что терпение его истощилось.

— Государыня, — сказал он, — я виновен, виновен больше, чем выразили вы в своем справедливом негодовании. И все же, государыня, позвольте мне сказать, что мое преступление — пусть оно даже непростительно — имеет веские основания и, если красота и снисходившее ко мне величие могут соблазнить слабое человеческое сердце, я мог бы сослаться и на то и на другое, как на причины, побудившие меня скрыть свою тайну от вашего величества.

Королева была настолько поражена этими словами, которые Лестер позаботился произнести достаточно тихо, что на мгновение лишилась дара речи, и граф попытался укрепить свои позиции:

— Ваша светлость, прощавшая мне так много, извинит, что я обратился к вам в выражениях, которые еще вчера утром были бы сочтены лишь легкой вольностью.

Глядя на него в упор, королева воскликнула:

— Ну, милорд, клянусь небом, твоя наглость превосходит всякие границы! Но она не выручит тебя. Сюда, милорды! Подойдите все и выслушайте новость: тайный брак милорда Лестера лишил меня супруга, а Англию — короля. Вкусы его светлости весьма патриархальны — одной жены ему мало, и он оказал нам честь, предложив нам свою левую руку. Нет, вы подумайте, какова наглость! Стоило мне проявить к нему какую-то благосклонность, как он уже вообразил, что моя рука и моя корона — к его услугам. Но вы, милорды, надеюсь, лучшего мнения обо мне. Я могу только пожалеть этого честолюбца, как пожалела бы ребенка, у которого лопнул в руках мыльный пузырь. Мы отправляемся в приемную залу! Милорд Лестер, приказываем вам неотлучно находиться при нас.

В зале царило напряженное ожидание, и можно представить себе всеобщее изумление, когда королева сказала находящимся поблизости от нее:

— Кенилвортские торжества не окончены, господа и дамы. Нам предстоит еще отпраздновать свадьбу благородного владельца замка.

На всех лицах отразилось величайшее удивление.

— Это правда, ручаемся нашим королевским словом, — продолжала Елизавета. — Милорд скрывал свой секрет даже от нас, чтобы иметь возможность преподнести нам этот сюрприз именно здесь и именно сейчас. Я вижу, вы все умираете от любопытства, вы жаждете узнать имя счастливой невесты — это Эми Робсарт, та самая, которая вчера, почти как на майских играх, изображала в маскараде жену его слуги Варни.