– Хорошо. Много в доме народу?

– Тьма! – Миссис Неттлбед потянулась к противню и стала покрывать яблоки смесью муки, масла и сахара, утрамбовывая все в твердую корочку. – Афина привезла своего молодого человека, капитана Райкрофта, а еще гостит друг Эдварда, мистер Каллендер.

– А Лавди?

– И Лавди, конечно. А утром вернулась Джудит.

– Где она была?

– Гостила в Порткеррисе у Уорренов.

– Хватит на меня еды?

– А как вы думаете! Хватит да еще останется, будьте уверены. Виделись с Неттлбедом?

– Нет, ни с кем еще не виделся. Только что вошел.

– Я скажу ему, чтобы накрыл еще на одну персону… А теперь почему бы вам не пойти наверх к миссис Кэри-Льюис? И если она надумает подниматься, велите ей оставаться в постели… Хетти! Ты там скоро закончишь? Здесь для тебя еще кой-какая посуда набралась, и мне нужно, чтобы ты взбила сливки.

Джереми вышел из кухни и поднялся по черной лестнице в спальню Дианы. Он негромко постучал в дверь и услышал приглашение войти. Молодой врач ожидал увидеть задернутые занавески и больничный полумрак, но комната была залита солнечным светом. Однако Диана находилась в постели, полусидя на горке пуховых подушек в кружевной ночной кофточке из муслина. Возле нее на собственной белоснежной подушке с кружевами крепко спал, свернувшись в клубок, Пеко. Перед тем как пришел Джереми, Диана читала. Раскрытая книга лежала обложкой кверху на белом атласе стеганого одеяла, а на ней – тонкая, с алыми ногтями рука Дианы.

– Джереми!

– Здравствуйте.

– Что ты здесь делаешь? Неужели Эдгар заставил тебя приехать? Я велела ему не устраивать переполох.

– Нет, он не вызывал меня.

Джереми закрыл дверь, подошел и присел совсем не по-докторски на край кровати. Непохоже было, чтобы Диану лихорадило, но выглядела она изможденной, бледной как мел, и тонкая кожа туго обтягивала ее осунувшееся лицо с классически правильными чертами. Ее прическа, обычно безупречная, трогательно растрепалась, а под удивительными глазами залегли глубокие тени.

– У вас усталый вид, – заметил он.

– Я и вправду изнурена. Но Эдвард говорит всем, что у меня приступ разлития желчи.

– Как вы довели себя до такого состояния?

– По вашему тону можно подумать, что все это было очень весело. Но в настоящий момент ничего веселого нет и в помине. Лавиния была так больна, и впереди так много дел. Одно «затемнение» чего стоит! Нам с Мэри придется как-нибудь собраться в город и закупить тысячу ярдов ужасной черной материи, а потом как-то нашить из нее занавесей на все окна в доме. Положа руку на сердце, я вымотана, подавлена и несчастна, и у меня нет больше сил притворяться, что все хорошо. Поэтому я легла и сказала Эдгару, что плохо себя чувствую. Пусть лучше думает, что я больна, а не несчастна.

– Вы беспокоитесь о миссис Боскавен?

– Да. Пока еще рано радоваться. Она всех нас так напугала. Я и без того устала после серии ночных вечеринок в Лондоне, а тут пришлось нестись во весь опор домой. Никогда еще не гнала на «бентли» на такой скорости. Все время по этой жуткой автотрассе А-тридцать, а потом в объезд Эксетера, где было не протолкнуться от машин.

– Но вы все-таки приехали.

– Да, приехала. И пришлось утешать бьющуюся в истерике Изобель, искать сиделок. А потом все вернулись домой и привезли с собой друзей. И в довершение всего Эдгар сообщил мне вчера вечером, что этот молодой человек, друг Афины, хочет на ней жениться!

– Капитан Райкрофт?

– Кто тебе о нем сказал?

– Миссис Неттлбед.

– Его зовут Руперт. Премилый молодой человек, гвардейский драгун. Такое обычное дело – и вместе с тем какая неожиданность! И мы должны держать язык за зубами, потому что он, судя по всему, еще не сделал ей предложения! Как тебе это нравится?

– На мой взгляд, очень радостная новость.

– Ну, в общем, да, но, если дело действительно дойдет до бракосочетания, они настаивают на самой простой процедуре, как можно скромнее и втихомолку. Вроде простой регистрации. Так, пожалуй, будет грустновато. Но откуда, скажите, взяться веселью, когда газеты пестрят мрачными заголовками и день ото дня дела идут все хуже и хуже? Эдгар каждый день заставляет меня слушать девятичасовые новости, и порой мне кажется, что я сойду с ума от страха.

Ее голос задрожал, и впервые Джереми по-настоящему забеспокоился за нее. За все время их знакомства он ни разу не видел Диану Кэри-Льюис в состоянии, даже отдаленно напоминающем нервный срыв. Она всегда казалась ему неустрашимой, беззаботной, обладающей способностью находить смешную сторону и повод для шутки в самой серьезной ситуации. Но теперь перед ним была Диана, павшая духом и утратившая главный источник своей силы.

Он накрыл ладонью ее руку:

– Вы не должны бояться, Диана. Вы же никогда ничего не боялись.

Она осталась глуха к его утешениям.

– Весь этот год я, точно страус, прятала голову в песок, притворяясь, что ничего плохого нам не грозит, что случится какое-то чудо, что какой-нибудь болван-политик подпишет очередную бумажку и все мы вздохнем с облегчением и будем жить-поживать, как прежде. Но больше нельзя обманывать себя. Чуда не произойдет. Будет еще одна страшная война.

К своему ужасу, Джереми увидел, что у нее на глаза навернулись малодушные слезы и она даже не пыталась смахнуть их.

– Когда в тысяча девятьсот восемнадцатом году война кончилась, мы убеждали себя, что такое никогда больше не повторится. Целое поколение молодых ребят полегло в окопах. Все мои друзья. Ушли навсегда. И знаете, как я поступила? Я перестала об этом думать. Запретила себе вспоминать. Просто выкинула все это из головы, вычеркнула из памяти. Точно запихнула кучу старого тряпья в сундук. Захлопнула крышку, защелкнула замок и упрятала его в самый дальний угол пыльного чердака. Но вот прошло всего двадцать лет, и все начинается сызнова. И я не могу отогнать воспоминания. Страшные воспоминания. Как ездила прощаться на вокзал Виктория, всюду парни в форме, и все застилает пар от локомотивов. Поезда трогаются, все машут руками… матери, сестры, возлюбленные остаются на перроне. А потом бессчетные страницы списков убитых, набранные мелким шрифтом столбцы. Каждое имя – молодая жизнь, загубленная в самом расцвете. Помню вечеринку после окончания войны, там была девушка, она уселась на рояль и, раскачивая ногами, запела «Пусть планета Земля не замедлит вращенья», все стали подпевать, а я не могла – я плакала навзрыд.

И теперь она тоже плакала, прикладывая к мокрым щекам жалкий, совершенно бесполезный платочек с кружевной каймой.

– У вас нет чего-нибудь более основательного? – спросил Джереми.

– Женские платочки – такая глупость.

– Вот вам мой. Ярковатый, но абсолютно чистый.