Видеозаписи видеозаписями – в них много клише, а сложно понять, о чем думают террористы-смертники в тот момент, когда направляют грузовики в здание или закладывают взрывчатку на людной площади. Полагать, что они делают это единственно во имя Бога или исламского учения, – значит закрывать глаза на многогранность любых человеческих побуждений. Психиатры-криминалисты, обследовавшие выживших, говорят, что сильным фактором является желание стать героем и достичь загробного блаженства. Кого-то влечет экстаз битвы, дающий жизни цель и смысл, – как мы видели, чувство, близкое к религиозной экзальтации, но не религиозное в собственном смысле слова. Более того, быть может, рядовые члены ХАМАС живут и умирают «не за политику, не за идеологию, не за религию… а за экстатическое братство перед лицом смерти “на пути Аллаха”»{1618}. Многим добровольцам опостылела жизнь под оккупацией. Казалось, что вместо унылых будней в лагерях беженцев в Газе можно обрести счастье за гробом и славу на земле. И ведь все сообщества в истории воздавали хвалу воинам, умирающим за свой народ{1619}. Чтят палестинцы и случайных жертв конфликта с Израилем: и они – шахиды, как ясно из хадиса, ибо любая безвременная кончина «свидетельствует» о человеческой бренности и о бедственном положении народа{1620}.

Вопрос о вере и терроризме осложняет то обстоятельство, что не только исламская традиция содержит рассказы о героях, которые предпочитали погибнуть вместе с врагом. Вспомним историю Самсона – судьи, который погиб, обрушив на филистимских вождей храм Дагона. Библейский автор не копается в его мотивах, а лишь славит его мужество{1621}. Как говорит благочестивый пуританский поэт Джон Мильтон в поэме «Самсон-борец»: «…завершив геройски свой путь геройский»{1622}.

Неслучайно Израиль называет свой ядерный потенциал «Выбором Самсона»: удар, который неизбежно вызовет гибель нации, есть почетный долг и путь, сознательно выбранный еврейским государством{1625}. По мнению Талала Асада, террорист-смертник лишь осуществляет такой же жуткий сценарий в миниатюре, а значит, «принадлежит к современной западной традиции вооруженного конфликта во имя защиты свободного политического сообщества. Чтобы спасти традицию (или основать государство) в борьбе с опасным врагом, иногда необходимо отбросить обычные моральные ограничения»{1626}.

Мы справедливо осуждаем акты террористов-смертников, направленные против мирных жителей, и оплакиваем их жертвы. Но ведь на войне и государство порождает такие жертвы. Более того, за ХХ в. число потерь среди мирного населения резко возросло и сейчас составляет 90 % всех смертей{1627}. На Западе подходят серьезно к потерям среди регулярных войск и чтут память воинов, отдавших жизнь за свою страну. Значительно реже упоминается о погибших по нашей вине мирных жителях, и серьезного последовательного протеста на Западе эти жертвы не вызывают. Нас потрясают последствия терактов, но разве они ужаснее того факта, что тысячи детей у себя на родине ежегодно гибнут от наземных мин? А «побочные потери» при ударах беспилотников? «Жители Запада не только меньше возмущаются, когда с воздуха сбрасывают кассетные бомбы. Они видят здесь знак нравственного превосходства, – замечает английский психолог Жаклин Роуз. – Однако непонятно, почему разделить со своей жертвой смерть – худший грех, чем убить, а самому остаться невредимым»{1628}. Колониальная политика Запада создала двухуровневую иерархию, в которой одни слишком многое получили за счет всех остальных. Просвещение возвещало равенство всех людей, но западная политика в развивающихся странах зачастую отличалась двойным стандартом: мы не обращались с другими так, как хотим, чтобы обращались с нами. Мы заботились о благе нации и не смогли выработать глобальный подход, который столь необходим нашему все более тесному миру. Мы должны осуждать каждую акцию, в ходе которой льется невинная кровь или сеется страх ради страха. Однако необходимо также признать и искренне оплакать кровь, которую мы сами пролили, преследуя национальные интересы. Иначе нам не оправдаться от обвинений в «высокомерном молчании» при виде чужой боли и в создании такого мирового порядка, при котором жизнь одних людей ценится больше, чем жизнь других людей.

В начале 1980-х гг. молодые арабы непрерывным потоком стекались в северо-западный Пакистан, у афганской границы, чтобы присоединиться к джихаду против Советского Союза. Харизматичный палестинский ученый Абдулла Аззам призвал мусульман с оружием в руках поддержать афганских братьев{1629}. Подобно «боевым ученым», отправлявшимся к границам в классический период, Аззам был твердо уверен: каждый дееспособный мусульманин обязан дать отпор советской оккупации. Он объявил: «Я убежден, что мусульманская умма несет ответственность за честь каждой мусульманки, которая подвергается насилию в Афганистане, и за каждую каплю невинной крови»{1630}. Проповеди и лекции Аззама взбудоражили поколение, которое сопереживало единоверцам, страдало от неспособности им помочь и с юношеской горячностью желало изменить ситуацию. К 1984 г. добровольцы прибывали из Саудовской Аравии, стран Персидского залива, Йемена, Египта, Алжира, Судана, Индонезии, Филиппин, Малайзии и Ирака. Число их постоянно увеличивалось{1631}. Одним из добровольцев был Усама бен Ладен, наследник огромного состояния. Он стал главным спонсором «Бюро услуг» в Пешаваре, которое поддерживало соратников, организовало набор новобранцев, а также обеспечивало афганских сирот и беженцев медицинской помощью, едой и кровом.