Петр Семеныч сдал кассу своему помощнику.

Шли полями, уже чисто убранными. Афонька оглядывал, нет ли где несжатой полосы.

— Убрались мои? — спросил он Петра Семеныча.

— Как будто. Не жалуются. Тут с выставкой совсем замолкли про поля. Сперва ты исчез, про тебя шли разговоры. Потом Сорокин и Хомутов вернулись с выставки — пошли новые разговоры. Ругаются наши делегаты: выдумок на выставке много, и все они не по плечу крестьянину.

— Не по плечу, если одно плечо подставить, — согласился Афонька. — Тогда одна бедность по плечу. А если подставить артельное, общее — все будет по плечу.

Первыми в Полых Водах Афоньку встретили маленькие ребятишки.

— А, вернулся. Куда ездил? Где шатался? — Они не отставали от него и кричали: — Афонька-беглян вернулся. Беглян, беглян ты!

— Не беглян, а делегат Первой сельскохозяйственной выставки. Вот он. — Афонька тряхнул розовым делегатским билетиком.

Мелюзга примолкла, затем пристала с другим:

— Покажи! Покажи!

— Дома. И сперва руки вымойте!

Ребятишки разбежались мыть руки.

Мать обрадовалась Афоньке до слез. Юрка и Варька прижались к нему — не оторвешь.

— Мы думали: убежал совсем, бросил нас.

— Не волк я — бегать. Пустите, дайте умыться с дороги!

Повидать, послушать Афоньку сбежалась вся деревня. Парень сидел за столом, рассказывал про Москву, про выставку, про то, как надо жить по-новому, доставал из мешка и показывал красивые яркие книжки. Они лежали стопами во всех отделах выставки, давались бесплатно всем, и Афонька привез их полмешка. На них была в картинках вся Москва и вся выставка.

— Вот кого надо было послать в первую очередь, Афоньку. А мы… — переговаривался народ и сердито поглядывал на Сорокина с Хомутовым.

Делегаты оправдывались:

— Выставка не для крестьян. Мужику-единоличнику там нечему учиться.

— Есть чему, есть. Вся она — сплошная наука для единоличника, — вступился за выставку Афонька, — наука, как перейти от единоличия к артельной жизни. Вы уперлись в свою полосу да в соху, никак через эту межу перешагнуть не можете. Околдовала вас, ослепила своя полоса да соха-матушка. Не матушка она, а злая баба-яга.

— Пожалуй, есть правда в твоих словах, — соглашались многие с Афонькой. — Только вот мал ты, молод, и не верится, что от такого может быть толк.

Иной раз дунет над озером, над прудом небольшой ветерок и стихнет, а вода уже раскачалась, пошла волнами на берег и не скоро уляжется. Случилось такое и в Полых Водах. Сначала один Афонька заговорил о новой жизни, об артели, потом начали приставать к нему человек за человеком, и раскачалась вся деревня. Что ни сход, то разговор, как жизнь изменить к лучшему, нужду из деревни выгнать. Мерили всяко, а к весне все сошлись на одном: пришло время строить жизнь не в одиночку, а сообща.

Решили начать с мельницы, поставить ее на реке Немде против Полых Вод. Лугов своим прудом она займет самые пустяки, а обрабатывать будет всю округу. Весной после разлива, когда Немда немного пообмелела, взялись за постройку. Одна артель рубила лес и возила его в реку. Другая — шла за бревнами берегом и не давала им оседать у берегов, на мелях. Третья — ловила приплывающие бревна, выкатывала их на берег и обделывала на сваи, на мельничный сруб.

Сваи вбивали поперек Немды, они должны были держать плотину. Приплыли все бревна, за ними поплыли связки хвороста, навалили их на берегу высокий бугор.

Пришло время насыпать и крепить плотину. Чтобы река не размывала ее, надо было разом остановить воду. Тут вспомнили про смычку города с деревней и послали в город ходоков просить на помощь сотню народа и пятьсот штук мешков, пусть неважных, стареньких.

Помогать пришла сотня саперных солдат с топорами и лопатами. Мешки дал кооператив. С утра и солдаты, и все взрослые жители Полых Вод явились на работу. Мешки насыпали песком, все телеги и все лодки тоже нагрузили землей.

— Начинаем! — объявил председатель сельсовета.

— Начинаем!.. — Сотни рук разом взялись останавливать реку.

Поперек ее к сваям стали бросать мешки, пучки хвороста, с телег и лодок сыпать землю. Вода напирала, пробовала унести и мешки и хворост, но сваи задерживали их.

Наконец люди побороли реку, плотина поднялась над водой на метр и на два. Река Немда на глазах ширилась, затопляла луга, ложилась среди них широким прудом.

Скоро у плотины зашумит мельница, а над ней повиснет облако пахучей, вкусной мучной пыли.

Вечером на улице Полых Вод был общий ужин для всей деревни и для солдат-помощников. Потом под открытым небом, при кострах устроили самодеятельный концерт.

Афонька был счастлив в этот день, как никогда раньше, едва только замечал, что люди начинают толпиться, подходил к ним и говорил:

— Вот оно общее-то плечо какие штуки поднимает. И легко, шутя. Поднимем на ноги, обязательно поднимем колено-прекло-нен-ного перед землей крестьянина!

ЧУГУННЫЙ ФЕДОТ

Задание одной московской газеты, где я работал разъездным корреспондентом, привело меня в далекий Железновский завод на Урале. По этому заданию я сперва разузнал, что было нужно, о самых передовых рабочих, а потом уже для себя начал расспрашивать, кто самый отстающий, самый старый, самый богатый, самый бедный, самый многосемейный… Меня очень привлекают люди, про которых говорят: он — самый… За словом «самый» всегда стоит что-нибудь интересное: характер, отдельное происшествие или целая человеческая жизнь.

Моя охота за «самым-самым» стала широко известна в заводе, и вот по пословице «На ловца и зверь бежит» одно из «самых» пришло ко мне само. Старик рабочий-доменщик Антонов остановил меня на улице и спросил:

— А про Чугунного Федота рассказывали тебе?

— Никто ничего. Слышу в первый раз.