Эльфов заметно не было, но однажды Гэджу представилось, что вдалеке, на пороге кузни мелькнула коренастая фигура гнома, хотя он не мог бы утверждать этого с полнейшей уверенностью…

Черный Замок был окружён глубоким рвом, на дне которого поблескивала тёмная, затянутая зеленоватой плёнкой вода.

Миновав опущенный надо рвом подъёмный мост, Каграт и Гэдж прошли в ворота — в длинный и гулкий каменный тоннель, пробуравленный под надвратной башней. В стенах тоннеля под самым потолком виделись крохотные отверстия-бойницы, и Гэджу казалось, будто чьи-то пристальные взгляды, устремленные из этих оконцев, простреливают всех входящих-выходящих насквозь… несомненно, в случае нужды из этих бойниц беспощадно разили бы незваных пришельцев не только внимательные взгляды. Проход был перегорожен несколькими железными решетками, сейчас поднятыми; лишь последняя перегородка, на выходе из тоннеля, оказалась опущенной, в ней имелась небольшая, запертая на засов решетчатая дверца.

Каграт погремел по решётке кулаком. Откуда-то выскочил взъерошенный, встрепанный, неряшливо одетый урук и, глухо ворча, отомкнул запор на калитке.

— А, Каграт, сволочуга! Притопали наконец? Как погодка в Рохане? А это что у тебя за довесок? — он недружелюбно уставился на Гэджа жёлтым, как у кота, мутноватым глазом; в уголке его клыкастого рта скопилась коричневая короста, лоб был испачкан сажей, к кожаному нагруднику прилипли брызги не то яичницы, не то какой-то иной, более неаппетитной закуски.

— Фасад вымой, Угрых, — буркнул Каграт, — тогда и поговорим.

Он торопливо протащил окончательно растерянного Гэджа в калитку. Открылся просторный, вымощенный камнем внутренний двор Крепости (вернее, один из дворов — Северный). Со всех сторон воздвигались глухие, кое-где испятнанные зелёными проплешинами мха серые стены, хитро, будто с недобрым умыслом щурились на свет узкими проёмами немногочисленных окон. Откуда-то из подвалов тянуло запахами кухни — нагретым металлом, ароматом подгоревшего теста, запахами луковой похлебки и пшенной каши. Напротив виделась ещё одна зарешетченная арка, ведущая в соседний двор и дальше — к Главной Башне; в стенах справа и слева имелось множество деревянных дверей, закрытых, приотворенных, либо распахнутых настежь. Во дворе шумно толкались орки, свободные от дежурства, ходили группками и поодиночке, сидели на бревнах в тени стены, играли в кости и в «черную вдову», что-то жевали, что-то потягивали из кожаных фляжек, рассказывали друг другу какие-то скабрезные истории, гоготали и перебранивались; откуда-то из дальнего угла доносилось позванивание мечей, хохот и азартные выкрики — там упражнялись в боевых искусствах. От гама, шума и непонятной грубой суеты голова у Гэджа шла кру́гом; к счастью, Каграт ни с кем не разговаривал и нигде не задерживался. Сдержанно отвечая на приветствия дружков («Глянь, етить твою, Каграт подвалил!»), он спешно проволок Гэджа через двор и впихнул в какой-то неприметный проход. Они поднялись по узкой, крутой и сырой каменной лестнице с плохо вымытыми, загаженными плевками ступенями и оказались в длинном сводчатом коридоре со множеством низких деревянных дверей по обеим сторонам. Здесь было сумрачно и дымно, пахло плесенью и неизбывным кухонным чадом, кисловатыми винными парами и вонью горелого масла из масляных коптилок, и здесь, как и повсюду, праздно толпились уруки (некоторые поглядывали на Гэджа с подозрением и недоумением, но доставать Каграта расспросами, видимо, не решались). Каграт остановился возле одной из дверей, пошарил в загашнике, нашёл ключ, не без брани и возни отомкнул заржавевший замок и втолкнул Гэджа в небольшую, пахнущую прелью тёмную комнатушку — сюда просачивался лишь лучик света в щель между неплотно прикрытыми ставнями.

— Сиди здесь. Я скоро вернусь. — Дверь за орком со скрежетом захлопнулась, и в замке лязгнул ключ.

И Гэдж — наконец-то! — остался один.

От обилия дум, чувств, впечатлений, впитанных за этот долгий сумбурный день, он чувствовал себя совершенно больным. Всё так странно и причудливо изменилось в одночасье, что происходящее никак не желало укладываться у него в голове, представлялось скорее бредом и болезненным вымыслом, нежели грубой действительностью. Подумать только: ещё несколько часов назад он беспечно разговаривал с Радагастом и мирно лечил несчастного барсука, потом привычно бродил по лесу и по болотам — и вдруг, точно по власти какого-то недоброго волшебника, все так необычайно исказилось, он внезапно словно перенёсся в какой-то другой, незнаемый, непонятный мир — странный, чуждый, вывернутый и временами пугающий… мир, в котором живут его сородичи и соплеменники, его отец… Гэдж с трудом мог заставить себя собрать раздробленные мысли хоть в какую-то неуклюжую крепь и вновь обрести душевное равновесие.

Он огляделся. Каморка, в которую втолкнул его Каграт и которая, по-видимому, служила орку постоянным местом обитания, была невелика. Здесь имелся низкий лежак с кучей тряпья и чьих-то неопознанных шкур, лавка, колченогий столик, хозяйственно подпертый поленом, и пара табуреток, имевших такой вид, словно помимо непосредственного назначения им ещё приходилось играть роль наиболее весомого довода при всевозможных спорах. В углу уныло скучал покрытый пылью очаг, тут же рядом, в небольшой каменной нише, закрытой занавеской, находился ларь с углем. На настенной полке была грудой свалена жестяная посуда, огарки свечей, оселки, засохшие хлебные корки и прочий мусор. В единственное узкое окошко, закрытое ставнями, робко просачивались серенькие вечерние тени.

Гэдж подошёл к окну, сбросил металлические крючки, осторожно приотворил одну ставню. Внизу открылся двор, на котором по-прежнему кипела бурная невнятная деятельность, гоношились орки и бродил по куче отбросов ободранный рыжий кот. Где-то на стенах однотонно перекликались часовые. По брусчатке прогрохотала телега, остановилась возле дверей подвала, к ней подбежали «козявки», принялись разгружать мешки и бочонки. Уруки, обрадовавшиеся новому развлечению, вяло покрикивали на них и норовили дать замешкавшимся пинка, но снаги, не прекращая работу, визгливо огрызались и уворачивались с завидной ловкостью; всё для всех было обыденно, рутинно, привычно, в порядке вещей. Один из «козявок» неуклюже оступился, выронил мешок — и кто-то из уруков под улюлюканье дружков наподдал ему кнутом по ногам…

Смеркалось. Каграт не возвращался. Гэдж ждал его, сидя на лавке возле окна, положив голову на руки, и мозги его пухли от мрачных дум, точно перепревшая каша. Что теперь со мной будет, спрашивал он себя. Куда я попал? Какая судьба мне отныне уготована — мне, чужаку, совершенно домашнему и ручному кутенку, оказавшемуся в стае настоящих волчар — диких, свирепых, беспощадных, живущих по своим, волчьим, законам?.. Он вздохнул; Каграт все не появлялся, и, когда стало совсем уж темно, Гэдж порыскал на полке в поисках свечи или масляной лампадки. Нащупал свечной огарок, поставил его в жестяную миску и запалил найденным тут же огнивом. По стенам каморки расползлись уродливые рваные тени — будто жалкие клочья его былых наивных мечтаний и представлений