Очаровательный сюрприз извлекается из коробки: новый чепец.

- Ах, какая прелесть! - восторгается майор, беря чепец в руки.

- Хотите, примерю?

У майора язык прилип к гортани: он смотрел на Атали. Тимея в порыве ребяческого веселья подошла к зеркалу и сняла с себя траурный чепец; тут лицо ее омрачилось, она поднесла к губам траурные кружева, тихо поцеловала, пошептав: "Бедный мой Михай!..".

И с этими словами отложила в сторону последний символ своего вдовства.

Господин Качука все еще держал в руках белый чепец.

- Дайте, я примерю.

- Не могу ли я вам помочь...

Тимее при ее модной, как тогда было принято, высокой прически и правда требовалась помощь.

- Нет, вы не сумеете. Атали окажет мне такую любезность.

Тимея произнесла эти слова без всякой задней мысли, но майор был поражен бледностью, какая при этих словах покрыла лицо Атали, и тут ему вспомнилось, что когда-то то же самое сказала Атали Тимее: "Иди сюда, пришпиль мне фату". И пожалуй, Атали тоже не думала тогда, какой убийственный яд заключался в ее словах.

Атали подошла к Тимее, чтобы водрузить белый чепец поверх ее высокого пучка. Его надлежало прикрепить с разных сторон всевозможными шпильками.

Руки Атали дрожали. Одной из шпилек она чувствительно уколола Тимею.

- Ах, какая ты неловкая! - вскричала Тимея, резко отдернув голову.

Те же самые слова... В присутствии того же самого человека...

Тимея не видела, зато Качука хорошо разглядел молнию , которая при этих словах озарила лицо Атали.

То было извержение адской злобы, огненный всполох горечи, яркая вспышка стыда!

Все черты ее дергались, словно это было не лицо, а гнездо разворошенных змей. Какие злобно поджатые губы! Какие убийственные глаза! Какая бездна бушующих страстей в одном только взгляде!..

Тимея, едва успев сказать, тотчас же пожалела о своих словах и поспешила смягчить их, Она обернулась к Атали, обняла ее и поцеловала.

- Пожалуйста, не сердись, милая Тали, я забылась. Ты прощаешь меня? Не сердишься?

В ту же секунду Атали вновь превратилась в покорную, провинившуюся служанку и заговорила льстивым, сюсюкающим тоном:

- О, милая Тимея, это ты не шердись на меня, моя крашавича! Я же нечаянно уколола твою прелешную головку! Ах, какая ты каршивая в этом чепчике, прямо фея!

И целовала Тимее плечи.

Майора от ужаса мороз продрал по коже...

Канун именин совпал с предсвадебным днем.

Волнующая ночь!

Жених и невеста уединились в самой дальней комнате: ведь им так много нужно было сказать друг другу. Что именно? Не нашего ума дело.

Язык цветов понятен лишь цветам, язык небесных сфер - лишь звездам, Мемнонского колосса способен понять только его собрат - другой колосс, речи валькирий поймет лишь опочивший, язык любви - только влюбленный. И тот, кому когда-либо доводилось слышать и понимать эти произнесенные шепотом священные слова, сочтет кощунством пересказывать их посторонним и сохранит в душе, как хранят тайну исповеди. Этих слов не найти ни в "Песне Песней" Соломона, ни у Овидия в "Искусстве любви", ни в газелях Хафиза, ни в стихах Гейне, ни в "Жемчужинах любви" Петефи; слова эти - вечная и нерушимая тайна.

А на другой половине дома шумной компанией веселится челядь.

Сегодня всем пришлось потрудиться на славу: на кухне шли приготовления к завтрашнему празднеству, точно к торжественному выступлению в поход.

Роль главнокомандующего взяла на себя госпожа Зофия, которая не дозволила пригласить со стороны ни парадного повара, ни кондитера: ей не занимать кулинарного искусства, такой стряпухи, как она, днем с огнем не сыщешь. Госпожа Зофия горда своим умением, унаследованным ею от матери - великой кулинарки, без которой не обходилась ни одна свадьба, ни один бал в округе.

Все подсобные помещения при кухне, все подвалы и кладовые, как боеприпасами, сплошь заставлены тортами, пирожными, миндальными трубочками, глазированными медовиками, цукатными пряниками, ореховым безе, шоколадными желудями; пончиковые палочки, сложенные горкой на блюдах, зияя жерлами подобно старинным пушкам, выстроились поблизости от изготовившихся к штурму паштетных бастионов. А в просторный ледник отправлены захваченные в плен всевозможные мясные блюда, жаркое из домашней птицы и дичи, нашпигованное салом.

Лихорадочные приготовления затянулись чуть не до полуночи. Когда же все, что должно было испечься, испеклось, а что должно было остудиться на холоде, застыло, госпожа Зофия сочла уместным проявить великодушие. И вот она сзывает в людскую весь свой исправно потрудившийся штат - угостить, чтобы добро не пропало, всякими редкими лакомствами, так или иначе не доведенными до нужной кондиции. Чего не бывает даже с опытной кулинаркой? Пудинг вместо того, чтобы подняться пышной взбитой массой, возьмет да и осядет, или желе так и не хочет застывать ни в какую, а то корка у пирога пригорит и его никак не вынуть из формы целиком. А уж сколько всяких пенок, пригарков, обрезков, остатков: тут и жирок от ветчины, и жестковатые части зайчатины или фазаньих тушек, - на господский стол не подашь, а для челяди - пальчики оближешь. Слуги не гнушаются пройтись языком по промасленной бумаге, на которой отпечатались румяные физиономии сдобных кренделей и рулетов, напротив, им то и по нраву, что допреж господ удалось отведать праздничных яств.

Госпожа Зофия сегодня не только великодушна, но и весьма велеречива. Публика у нее благодарная - в особенности после того, как к столу подадут вино. Правда, оно уже было использовано в деле, при изготовлении одного из видов начинки: завернутая в салфетку, она должна была прокипеть в красном вине; зато ничего вкуснее этого кипяченого вина и вообразить невозможно. Госпожа Зофия не ленится сдобрить вино мускатным орехом, имбирем, корицей и сахаром - получается чисто амброзия. Лакей и привратник суповыми ложками хлебают ванильный соус, кучер кусочком хлеба подбирает с тарелки шоколадный крем. Сегодня канун свадьбы!

А где же Атали? Ее не видно ни тут, ни там.

Воркующие влюбленные думают, что и она вместе с матерью пирует на кухне. А на кухне думают, что она не иначе как пристроилась к любовной парочке - насладиться ролью третьего лишнего. Или о ней и вовсе не думают ни тут, ни там?

Хотя не лишнее бы и тем, и другим хоть на миг прервать беседу и задаться вопросом: "Где Атали?".

Атали в полнейшем одиночестве пребывает в той самой зале, где впервые увидела Тимею. Прежняя обстановка давно сменилась новой, лишь табурет с вышитой обивкой напоминает о прошлом: на нем сидела Атали в ту минуту, когда белолицая девочка, сопровождаемая Тимаром, вошла в залу. Атали позировала тогда господину Качуке, а тот, засмотревшись на Тимею, прочертил на протрете лишнюю линию.